Леонид Резников - Али-баба и тридцать девять плюс один разбойников

– Стойте, идиоты, это верблюды! – воскликнул Ахмед, когда потрескивающее, мигающее пламя выхватило из темноты сгрудившихся кучкой у своих животных людей. – Это наш караван!

Разбойники, прекращая метаться, один за другим замирали на месте, оборачиваясь к ярко пламенеющему в ночи светочу.

– Верблюды?

– Как верблюды?

– Караван? Это же караван! Держи их, хватай!

– Ах вы, гады! Прикинулись шайтанами, пустынными гулями! Хотели нас напугать, да? Всех перережу!

Разбойники, пылая гневом и ненавистью, повыхватывали из ножен кривые клинки и медленно пошли на трясущихся от страха людей, в молитвенном жесте протягивающих к разбойникам ладони:

– Не надо! Не губите! Пощадите! Мы не хотели!

– Хватай их! Гаси! – выкрикнул Ахмед, первым бросаясь на богато одетого толстяка, вероятно, владельца каравана.

Высоко вскинув саблю, он полоснул ей сверху вниз, но толстяк успел упасть на песок, закрывая голову руками, и лезвие наискось рассекло два мешка, притороченных меж горбов верблюда. Из мешков на голову караванщика посыпалось зерно. Тот вздрогнул и затих, прикидываясь мертвым.

– Я здесь, Ахмед! – из темноты выскочил Саид. За ним ринулся табун коней, сметая все на своем пути.

– Дурак, кто тебя звал! – в бессильной ярости замахал на него саблей Ахмед. – Куда? Да держи же коней!

– Но мне показалось, ты крикнул «Саид», – растерянно похлопал глазами Стальной Коготь.

– Я крикнул «гаси», глухая ты обезьяна! Уй-юй! – едва успел отскочить в сторонку Ахмед, когда на него налетел, хрипя, первый из коней.

Разбойники шарахнулись в стороны, чтобы не быть затоптанными собственными же конями. Началась настоящая свалка. Кони метались, ржали, спотыкались о падающих им под ноги людей. Разбойники носились, впустую размахивая саблями. Кто-то из них случайно полоснул по веревке, удерживающей сбившихся в кучку рабов, и те решили, что самое время делать ноги. Один из рабов успел выхватить из ножен пробегавшего мимо другого вопящего разбойника, за которым гнался разъяренный по неясной причине верблюд, кинжал и быстро разрезал оставшиеся веревки. Пленники прыснули в стороны, стараясь отбежать как можно дальше от каравана и затаиться в ночи.

Паника в караване усилилась. Никто не мог понять, что происходит. Разбойники не нападали, но и не уходили – это было странно, сильно настораживало и попахивало особо изощренным садизмом, когда жертву сначала стараются запугать до смерти, а лишь потом уже прикончат. Кто-то заметил, что рабы бежали, но сейчас было не до них. Ревели верблюды, ржали кони, почувствовав запах корма. Некормленые целый день, они набрасывались на разорванные мешки, вбирая мягкими губами ячмень и пшеницу вперемежку. Толстяк-караванщик вопил об убытках, колотя себя кулаками по лысой голове и умолял разбойников прикончить его, но тем было не до него. В довершение ко всему кто-то разломал клетки с голубями, и перепуганные птицы принялись метаться меж людей и лошадей, внося свою толику во всеобщую панику и неразбериху.

Факел выбили из рук Махсума, и тот упал на песок. Его тут же затоптали множество ног. Во вновь накрывшей людей непроглядной тьме началась настоящая свалка. Ни крики, ни увещевания главаря не помогали восстановить порядок в разбойничьем войске. Вой, топот, ржание и хрипы невозможно было перекричать.

Махсум, едва не сорвав голос и порядком охрипнув, махнул наконец на все рукой, отошел подальше и уселся на песок, низко повесив голову. Мимо, издевательски чавкая, прошел верблюд, за ним еще один и еще. Слышались людской шепот и неприятные, скребущие душу насмешки. Махсум не шевелился. Ему уже было глубоко на все наплевать.

– Шеф, где вы? Шеф? – прокричал где-то совсем рядом Ахмед.

– Я здесь, – буркнул Махсум не оборачиваясь.

– Мы взяли рабов, шеф! Взяли!

– Я рад за тебя, Ахмед. Очень рад… – вздохнул Махсум и уставился на восток, туда, где на самом горизонте, едва алея, начинало зарождаться утро нового дня.

Касым проснулся рано. За окном только-только забрезжил рассвет, окрашивая небо в желтовато-оранжевые оттенки. С рассветом проснулись первые птицы, осторожно пробуя голос. В другой комнате всхрапывала и причмокивала во сне губами Айгуль, беспокойно ворочались дети.

Касым повернулся на спину и распахнул глаза. Взгляд его остановился на горелой дыре в потолке. На краю дыры сидела крупная ворона и, вывернув вправо голову, пристально разглядывала Касыма одним глазом.

– Кыш! – сказал ей Касым, не особо, впрочем, рассчитывая на успех.

– Кар! – ответила ему ворона и, повернув голову, уставилась другим глазом.

– Ну и… шайтан с тобой.

В комнате до сих пор пахло дымом, а стены и пол все еще были влажными от пролитой на них воды. Касым досадливо поморщился, почесал бок и, кряхтя, поднялся с постели. Ежась от утренней прохлады, он спешно накинул на плечи халат, обулся в разношенные шлепанцы и, широко зевая, поплелся во двор. Ему показалось, что скрипнула калитка на половине Али-бабы. Ну, он ему сейчас задаст, он ему покажет, как будить людей в такую рань! А может, это Али-баба уже отправился за мешком золота, как и обещал? Хорошо бы…

Впрочем, вчерашний задор у Касыма уже несколько прошел, и теперь он ощущал горький осадок от всего, что натворил вчера: поругался с Али-бабой на пустом месте, вывел из себя соседа, получив горшком по голове, и с дури поджег собственный дом – он до сих пор не мог взять в толк, зачем ему это вообще понадобилось. Касыму едва ли не впервые в жизни стало стыдно. Совсем немножко, правда, но этого хватило, чтобы Касым усомнился, а нужен ли ему еще один мешок золота, и не дороже ли этого самого мешка нормальные отношения с братом, в смысле, с односторонней выгодой. А вдруг Али-баба возьмет, да и переедет куда-нибудь подальше от Касыма, что ему тогда останется делать? Работать самому или нанимать слуг, чтобы ходили на рынок, рубили дрова и готовили лепешки? Так никаких денег не напасешься! А если Али-баба вообще из-за этого проклятого золота сгинет – ведь явно здесь дело нечисто! – что тогда?

Касым, мучимый сомнениями, решил остановить брата, пока тот еще не ушел слишком далеко, но, к его удивлению, Али-баба был все еще во дворе, когда Касым впопыхах ворвался на его половину.

– Ох, Али-баба! Хорошо, что ты здесь! – обрадовался Касым, вразвалочку, на гусиный манер, подбегая к брату.

– Чего тебе, кровосос? – грубо бросил ему Али-баба вместо приветствия.

– Я кровосос? Я? Ай-яй, как тебе не стыдно! – опешил Касым, но тут же взял себя в руки, изобразив на лице подобие благочестия и смирения. – Послушай, брат, давай не будем ругаться, а?

– А я с тобой, между прочим, и не ругался, – ответил Али-баба, расседлывая усталого осла и засыпая ему в кормушку остатки зерна вперемешку с сеном. – Это ты на меня набросился вчера, как дикий коршун на хромую куропатку.