Ольста Баслер - Спектр эмоций

Елизавета Даниловна и Константин пили чай и наблюдали, как завораживающе мерцали обугленные дрова. Они безнадёжно рассохлись от жара и, как будто бы втайне надеясь приноровиться к пожирающему их огню, изредка вспыхивали с новой силой и тотчас затухали, но неизбежно распадались на куски и постепенно обращались в пепел…

За окнами чуть посветлело — едва заметно, наивно и по-ангельски розово. Елизавета Даниловна достала из складок платья старинный брегет, надавила сверху на пуговку, часы мелодично прозвонили четыре раза, а спустя мгновение — ещё раз.

— Время ещё есть, но оно уходит, — произнесла она тихо, затем встрепенулась и, повернувшись к Константину, как будто бы невзначай, поинтересовалась: — А ты, сударь мой, веришь ли в сны?

Вопрос о других снах показался в такой ситуации комичным, но Константин не решился усмехнуться и ответил, пожав плечами:

— Снится иной раз всякое. И что же, надо верить?

— Да нет же, непонятливый какой! Я про говорящие, вещие сны спрашиваю. Про те, которые предупреждают о чём-то.

Не дождавшись ответа, Елизавета Даниловна продолжила:

— Вот снилось мне давеча, будто царя мужики убили, да всю его семью под корень извели. Страшно как! И грех большой!

Константин вздрогнул всем телом и закрыл лицо обеими руками, как спрятался от чего-то. В голове его крутилось только одно: «За грехи наши, за грехи!» Елизавета Даниловна посмотрела на него с любопытством, замолкла на мгновение, а потом продолжила свой рассказ:

— И вот, будто смотрю я на них, на мёртвых, а лика царя убиенного не вижу. Как нет его, лика-то, совсем. Портрет его висит — и на портрете его лика тоже нет, одно белое пятно какое-то. А мне бы надо посмотреть на его лик! Ой, как надо!

— Да за чем же дело стало, Елизавета Даниловна? — чуть приподнялся с места Константин. — Надо, значит, прямо сейчас и добудем! А нуте-ка, головушку свою чуть в сторону, вот так!

Достав из-под картуза, лежащего на спинке кресла, где восседала Елизавета Даниловна, свой пояс, Константин сел обратно, поудобнее взял его двумя руками и чуть нажал на шов, который тут же стал расползаться под давлением крепких пальцев.

Через образовавшуюся прореху он вытащил несколько золотых червонцев и подал их своей собеседнице. Та взяла их с некоторым внутренним трепетом и, ещё даже не взглянув на монеты, спросила:

— А ежели и теперь не увижу лика? Тогда что?

— А вы глядите, глядите! Вот, сейчас ещё дров подкину, чтобы посветлее было, и обязательно увидите!

Константин встал, чтобы подбросить дров, а заодно размять занемевшую от непривычно долгого сидения поясницу. Распрямился, выпил остатки чая, заглушив внезапно усилившееся чувство голода, и пошёл за щепой, пробормотав при этом: «Да будут чресла ваши препоясаны и светильники горящи», выразив этими словами свою готовность только к тем делам, которые освещаемы разумом.

Огонь в камине вспыхнул с новой силой. Ах, камин, камин! Это воистину лучшее изобретение человечества! Уютно потрескивает дровами, дышит жаром и сверкает бликами, успокаивает и завораживает, но особо задумываться не даёт. Крак! — и посыпались искры! Это камин отогнал плохие мысли, которые вот-вот должны были у вас появиться. Если в прохладную погоду укутаться в плед, сесть подле камина и взять в руки чашечку горячего чая, то можно долго смотреть на огонь, вдыхая аромат трав, огня и ещё чего-то, чего уже нельзя описать как запах. И безмолвствовать, наслаждаясь покоем…

Елизавета Даниловна долго рассматривала червонцы с двух сторон и задумчиво качала головой.

— Это русский царь? — спросила она, после того как убедилась, что видит лик на каждой монете.

— Да, это русский царь, — подтвердил Константин.

— Не наших кровей — брауншвейгских, — ревниво произнесла собака, придирчиво рассматривая профиль Николая Второго, выбитый на монетах. — Но… русский царь, самодержец!.. И его посмели убить?! И детей, и супругу?

Константин угрюмо кивнул головой.

Елизавета Даниловна, получив этот немой ответ, вскочила с места, сунула монеты Константину в руки и тяжело заходила по зале, держась передними лапами за голову и приговаривая:

— Как такое возможно?! Грех-то какой, грех! Не отмолить никогда и никому! Что же теперь будет? Как всё будет?

И вдруг, резко остановившись, повернулась к Константину, наблюдающему за нею и не знающему, как поступают люди в таком случае. Спросила, глядя на него в упор:

— За что его лишили жизни?

— Никто точно не знает за что, — ещё больше помрачнел наш герой, явно скрывая свои собственные мысли по этому поводу. — Кто чего говорит. Люди много бают неподходящего, может, и нарочно лгут, а может, и сами верят в то, что говорят.

— И как Господь допустил такое? — Елизавета Даниловна устало села обратно в кресло, немного успокоилась и сурово промолвила, глядя юноше прямо в глаза:

— А эти золотые монеты с ликами царя, откуда они у тебя, кто их тебе дал?

Просто так ответить на этот вопрос не получалось, и Константину пришлось рассказать всю свою печальную историю с самого начала. Елизавета Даниловна слушала его повествование очень внимательно, иногда качала головой и вздрагивала, приговаривая:

— Бедный отрок! И за чьи прегрешения такие испытания?

Наконец, горестный рассказ Константина подошёл к концу. Описав, как он попал под дождь, потерял в грязи сапог и увидел эту усадьбу, юноша слегка замялся, но решил говорить правду до самого что ни на есть конца, как бы она ни выглядела для собеседницы:

— Я нашёл огниво, сотворил огонь в камине, разложил свою одежду, чтобы она просохла, и крепко уснул, потому что очень устал… — Константин, сделал паузу и вопросительно глянул на Елизавету Даниловну.

Та молчала и смотрела на огонь. Тогда Константин решительно добавил:

— Вот, сплю сейчас — и вижу во сне… вас!

Елизавета Даниловна повернулась к юноше, широко раскрыла свои ясные глаза, развела лапами в крайнем удивлении и произнесла:

— Ты говоришь так, как будто сие — твой сон?!

— Так и есть, это мой сон. И вы мне снитесь, и вязание ваше, и чай… Сон, он и есть сон…

— Ты просто голоден и очень устал, сударь мой. Сейчас я налью тебе ещё одну чашку, и тебе придётся меня очень внимательно выслушать и крепко-накрепко запомнить всё, что я скажу.

После того, как ароматный и горячий напиток был разлит по чашкам, из походной торбы Константина были извлечены две краюхи хлеба и два куска колотого сахара. Елизавета Даниловна села в своё кресло и, даже не откушав, начала говорить, сопровождая почти каждое своё слово указательным жестом в сторону юноши:

— Слушай же меня, сударь, и запоминай! Эти золотые монеты с ликами убиенного царя должны быть употреблены только на богоугодное дело и никуда больше!