Андрей Богданов - Чары Мареллы [litres]

– Вы, госпожа Мартынова, если вас на самом деле так зовут, заманили меня в ловушку. Притворившись доброй феей, втерлись ко мне в доверие и долгое время пользовались мной как справочником – один Бог знает, какое применение вы нашли той информации, что вытянули из меня.

– Не говорите глупостей, – фыркнула Мари.

– Тогда объясните мне, зачем вам понадобились подробности моего путешествия в Париж? Воспользовавшись тем, что я много путешествовал, вы говорили со мной о местных традициях, обычаях и верованиях, моих знакомых. Адреса, привычки… О боже, боже! – Гумилев схватился за голову. – Я боюсь предположить, скольких погубила моя наивность. Ваше коварство, Мария Степановна, не знает границ. Оно ужасающе потому, что банально в своих мотивах. Если бы у меня была возможность вернуться, я бы лучше умер, чем сейчас испытывал все это.

– Прекратите уже этот цирк, – с раздражением бросила девушка, которой надоело выслушивать стенания поэта. – Скажите лучше, готовы ли вы к дальнейшему сотрудничеству? Вы ведь знаете, что я не нарушу обещания и отправлю вас туда, куда вы так стремитесь попасть.

– Лучше умереть, чем… – начал Николай, но Мари, не дослушав его, развернулась и пошла прочь.

Когда она обернулась, то увидела, как к месту их беседы сбегаются прохожие, которые передавали друг другу последнюю новость: богатый, судя по одежде, иностранец гулял по краю стены и сорвался вниз. А может, и не сорвался вовсе, а спрыгнул. А не спрыгнул – так точно столкнули.

Мария стояла неподалеку и с сожалением наблюдала за тем, как подоспевшие люди пытались оказать Николаю первую помощь, размахивая руками и крича что-то друг другу. Она ни в чем не винила поэта. Он просто слишком долго пробыл в этом мире, и та, от которой она так тщательно скрывала Гумилева, наконец отыскала его. Девушка поняла это сразу, как только заметила резкие изменения, произошедшие в сдержанном и воспитанном мужчине. Но все закончилось, напомнила она себе. Поэт получил то, что заслужил – покой среди равных ему. Мари мысленно пожелала ему счастья…

В то самое время, когда китайские стражи правопорядка поднимали еще не успевшее остыть тело, на другом конце света темноволосый стройный мужчина невысокого роста лет сорока – сорока пяти с высоты птичьего полета с недоверием рассматривал город, расположившийся внизу. Его нервно подергивающееся лицо еще сохранило следы прежней красоты, но на него уже наложили отпечаток душевные переживания и борьба с внутренними демонами. Не переставая держаться за поручень, словно боясь упасть, он взглянул на девушку, которая стояла возле него и спокойно наблюдала за точками, копошащимися у подножия статуи Свободы.

– То есть вы, мисс, хотите сказать, что это чудовище и впредь будет уродовать Нью-Йорк? – Мужчина с сомнением покачал головой и пригладил свои усы. – Мне никогда не нравился гигантизм, но это… Это, мне кажется, начало конца. Мне одному эта статуя напоминает Гекату, богиню преисподней?

– Ну зачем же вы так, дорогой мой? – Девушка мило улыбнулась и положила горячую ладонь на руку спутника, заставив того смутиться, отчего на его лице проступил болезненный румянец. – Пройдут многие десятилетия, а это творение Бартольди будет стоять. Скажу больше, это чудовище, как вы изволили выразиться, станет символом Соединенных Штатов Америки. Про Гекату никто и не вспомнит. И называйте меня, пожалуйста, Мэри – я терпеть не могу всех этих официальных обращений: мисс, мадемуазель, госпожа – все это меня раздражает. А я вас буду называть просто Эдгаром, хорошо? Хотя могу и мистером По – как вам будет угодно.

– Да, да, конечно, – пробормотал мужчина, неловко поклонившись. – Эдгара вполне достаточно.

– Вот и прекрасно. – Мэри подарила ему еще одну очаровательную улыбку и продолжила: – Вам, я вижу, неуютно здесь. Мы можем переместиться туда, где вы будете чувствовать себя более комфортно.

– Я могу выбрать любое место? – неуверенно спросил Эдгар.

– Конечно. – Девушка сделала широкий жест руками, словно пыталась охватить весь мир. – Не стесняйтесь.

– Тогда я бы хотел оказаться в местечке у Джина Лафита, – судорожно сглотнув слюну, извиняющимся голосом произнес мужчина и поспешил добавить: – Я был бы не против немного выпить – сейчас мне это необходимо, как никогда.

– Прекрасный выбор, – одобрила Мэри.

В следующую секунду они уже сидели за столиком в одном из самых известных пабов Нового Орлеана. Находясь в самом углу помещения, они могли наблюдать за посетителями, которые не обращали на них никакого внимания, как если бы их и не было вовсе. Увидев перед собой бокал с бурбоном, писатель моментально опрокинул его в себя и, выдохнув, на мгновение закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями. После этого его взгляд стал более спокойным – криво усмехнувшись, он с сожалением посмотрел на пустой бокал и пробормотал:

– «Сазерак» сейчас пришелся бы весьма кстати, но и виски – тоже неплохо. Благодарю!

– Ну что вы, это самое малое, что я могла сделать для вас, – отмахнулась Мэри. – Знаете, у меня есть полное собрание ваших сочинений.

– Так уж и собрание. – По смущался каждый раз, когда заходил разговор о его литературном таланте.

– Вы очень известны и популярны, – кивнула девушка. – К сожалению, это традиция – многие по той или иной причине не могут позволить себе признать гением человека, который живет по соседству. Такова наша сущность. Но стоит вам умереть – и пожалуйста, место на Аллее Славы готово.

– На какой аллее? – не понял писатель.

– Не обращайте внимания. – Мэри налила Эдгару еще одну порцию, и тот удивился, что сам не заметил бутылку, стоявшую на столике. Он мог поклясться, что прежде ее там не было. Впрочем, за пару часов он стал свидетелем такого, что это показалось ему безделицей, о которой и думать не стоило.

– Значит, я мертв? – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес По, делая небольшой глоток.

– Как вы можете так говорить, если мы с вами сейчас общаемся? – улыбнулась девушка. – Я не ожидала от Эдгара Аллана По такого – ведь вы, как-никак, мистик в определенном смысле.

– Возможно, я не совсем верно выразился, – поднял руку писатель, – но мне кажется, что вы меня прекрасно поняли.

– Ну, если говорить в общих чертах, то – да, ваше сердце перестало биться 7 октября 1849 года в госпитале, куда вас привез в критичном состоянии ваш друг Снодграсс.

– Странно, я не помню этого, – пробормотал писатель. – Впрочем, вся жизнь моя после смерти Вирджинии – череда угольных рисунков и сомнительных дагерротипов. Они прекрасно отражают ту серость, которая окружала меня. Но не будем об этом. Я понимаю, что оказался здесь не случайно – наверное, своими разговорами я мешаю вам перейти к более важным вопросам.