Андрей Богданов - Чары Мареллы [litres]

Ширма, сооруженная из двух простыней и заменяющая отсутствующую стену, заколыхалась, и спустя мгновение из-за нее показался доктор – в белом халате, будто это было не полуразрушенное здание, а врачебный кабинет, и с кожаной докторской сумкой. Приглядевшись к сумке, Анри заметил две дырки, по всей видимости, от пуль.

– Опять были на передовой? – Он неодобрительно покачал головой. – Вы совершенно не бережете себя.

– А зачем себя беречь? – деловито отозвался вошедший. – То есть в чем смысл?

– Ну, в жене, детях, спокойной старости у камина, чашке кофе, наконец. К тому же если вы умрете, то за мной некому будет ухаживать. – Анри попытался пошутить, но Бертран, похоже, утратил всякое чувство юмора на этой войне. Что ж, горько усмехнулся раненый, его нельзя в этом винить.

– Это важно, – согласился Бертран, с недовольным видом осматривая повязку, на которой проступили небольшие пятна крови. – Вы опять шевелились?

– Совсем немного – спина затекла.

– Понятно.

Анри много раз общался с докторами, однако этот врач сильно отличался от всех, с кем ему приходилось сталкиваться прежде. Казалось, что он был начисто лишен чувств – не в переносном, а в самом прямом смысле.

– Скажите, месье де Бо, неужели вам совсем не страшно?

– Чего я должен бояться? – совершенно искренне удивился Бертран, обрабатывая раны пациента раствором йода.

– Смерти, например. Я думаю, что это очень неприятная штука. Я ведь видел, что ваша сумка побывала в переделке. И я не верю в то, что ее хозяин в это время был в другом месте.

– Нет, смерти я не боюсь, – с расстановкой произнес доктор. – И вам не советую – ничего ужасного в ней нет. А моя сумка действительно пострадала, но расстроен я не тем, что в меня стреляли, а тем, что эти бандиты разбили банку со спиртом, который сейчас на вес золота.

– Вот видите, я об этом и говорю. – Анри попытался приподняться на локтях, но был моментально возвращен в горизонтальное положение. – Любой бы на вашем месте задумался о собственной безопасности после такого предупреждения от судьбы, но вам, похоже, наплевать на свою жизнь. Почему так? У вас нет тех, ради кого стоило бы жить?

– Есть, конечно. Но не в том смысле, который вы вкладываете в эти слова.

– В каком же тогда?

Прежде чем ответить, Бертран сложил уже обработанные инструменты в сумку и опустился на импровизированный табурет, который незадолго до этого соорудил из нескольких кирпичей, после чего внимательно посмотрел на Анри:

– Я знаю, что вы писатель. Хороший писатель, мощный. У вас, конечно, все еще впереди, но ждать осталось не долго, поверьте. Так вот, представьте, что вы пишете произведение всей жизни, но вам досаждают комары. Прятаться от них бесполезно – эти твари способны проникнуть в помещение через любую малюсенькую щелочку. Перебить всех вы также не сможете, потому что они размножаются быстрее, чем дохнут. Откажетесь ли вы от своей мечты из-за мелких кровососов? Или, в конце концов, перестанете их замечать?

– Но пули – не комары! – воскликнул Анри, который прекрасно понял прозрачную аналогию.

– Разве? А я разницы не вижу. Пока они зарекомендовали себя именно так – жужжат и пьют кровь. Попытайтесь бороться с ними – и проиграете в этой битве. Примите их как факт, и тогда они пролетят мимо.

Не ожидавший такой аналогии Анри удивленно моргнул и уставился на собеседника, который невозмутимо смотрел на него и ждал ответа на вопрос.

– Ну, если смотреть на вещи с вашей точки зрения, – наконец проговорил писатель сначала неуверенно, но потом с энтузиазмом, – то, наверное, я бы дописал. Да, дописал бы, чего бы это мне ни стоило.

– Об этом я и говорю, – кивнул Бертран…

Когда доктор ушел, Анри еще долго размышлял об этом странном разговоре и вспоминал отдельные фразы. Ему вдруг пришло в голову, что он выжил не просто так, и что теперь у него есть шанс рассказать людям об этой бойне и о том, чего они могли бы избежать, если бы каждый занимался своим делом, не пытаясь быть значимее, чем является на самом деле. В тот день в его голове родился сюжет будущего произведения, которое войдет в историю.

Тем временем доктор де Бо ехал к очередному пациенту. Ему не нужны были ни слава, ни признание – он не испытывал в них потребности. К этой великой победе над самим собой он шел долго, очень долго. Сбивался с пути, возвращался назад и снова искал, искал, искал. Оставлял за собой хлебные крошки, которые смывали дожди и клевали птицы. И все-таки Бертран сумел вернуться туда, где впервые почувствовал себя на своем месте. Он отдал своим женщинам большую часть себя, оставив только то, что могло принести пользу людям. Он мыслил – и, как говорил Декарт, существовал, а большего ему и не требовалось. Стыд, страх, отвращение были слиты в один сосуд с любовью и радостью и выставлены за дверь. Себе доктор оставил интерес, который позволял ему не останавливаться в своих поисках, удивление, без которого этот интерес терял всякий смысл, и сострадание – то, от чего большинство эскулапов избавляется в первую очередь.

Многие солдаты видели его на полях сражения. Не обращая внимания на пули и разрывы снарядов, он переходил от одного раненого к другому, оказывая помощь всем без разбора – и французам, и англичанам, и русским, и немцам. Иногда он останавливался возле кого-то и, заглядывая ему в глаза, словно пытался увидеть сущность человека, взваливал его себе на плечи и относил в безопасное место. Со временем среди солдат прошел слух о том, что это ангел, который оберегает самых достойных от смерти. Прогрессивно мыслящие люди, конечно, смеялись над этой байкой, но если кто-то из них встречал Бертрана во время военных действий, то, независимо от своих убеждений, старался держаться рядом – считалось, что смерть боится его и не подходит близко.

Айлин сидел на деревянном полу в домике на дереве и задумчиво глядел на клетчатую доску перед собой. Черные и белые камешки, расставленные на ней, казалось, волновали его больше всего на свете. Мальчик то и дело протягивал вперед руку, но тут же, передумав, отдергивал ее. Наконец, обреченно вздохнув, он сделал ход и, откинувшись на спину, принялся разглядывать потолок. Ребенок, который так и не повзрослел, многое бы отдал за то, чтобы снова увидеть звезды, но в его мире их не было – ему не удалось их построить, как он ни старался. Не было ни морей, ни ветров, даже банальный сквозняк порадовал бы его. Но с тех пор, как здесь появилась Гипатия, Айлин потерял возможность проходить сквозь стены. Он много раз пытался, но в результате только разбил себе нос, который, впрочем, тут же зажил. А как было бы хорошо зачерпнуть воды из Аска, вдохнуть полной грудью воздух Карлеона. Когда он был еще совсем маленьким, отец, сидя у камина долгими зимними вечерами и неторопливо попивая эль, рассказывал ему легенды о непорочном Галахаде и его родителях, храбром Ланселоте и леди Элейн. Много раз мальчик пересказывал сам себе рассказы отца о Мерлине и Озерной фее, постепенно дополняя их новыми подробностями собственного сочинения. В конце концов он уже и сам запутался в том, что было частью эпоса, а что – плодами его фантазии.