Сергей Курган - Песок вечности

– Но ведь они вроде к этому и стремились или как?

– Они усматривали в смерти благо, это верно. И якобы не боялись ее. Но смерть от истощения в результате добровольного лишения себя пищи означала бы самоубийство. А это смертный грех. Поэтому они принимали пищу, которую им приносили простые катары.

– Значит, основная масса катаров все-таки работала?

– Вижу, Аня, вы упорно пытаетесь их так или иначе оправдать. Я понимаю, поверьте уж мне! Действительно понимаю, какое тяжелое впечатление произвела на вас та резня, которую вы наблюдали. Но сами подумайте: да, они, то есть основная масса, работали – по необходимости, занимались хозяйственной деятельностью – в отличие от «совершенных». Но именно «совершенные» были образцом для подражания, их образ жизни был ориентиром, целью, к которой надлежало стремиться. Жить, руководствуясь словами Иисуса: «Не заботьтесь для души вашей, что вам есть, ни для тела, во что одеться». И чуть далее: «Посмотрите на лилии, как они растут: не трудятся, не прядут» и, наконец, вывод: «Итак, не ищите, что вам есть, или что пить, и не беспокойтесь» [1] Евангелие от Матфея, 6:25–34. . Много веков богословы и ученые знали эти слова Иисуса. Но никто же не призывал следовать им буквально. Ведь это означало бы крах цивилизации. Катары, как и прочие «духовные христиане», этому следовали буквально и призывали других к тому же. Это ли не подрыв общества? Они также отказывались производить потомство. Приводить несчастные юные существа в мир, который они рассматривали как ад, они находили ужасным. Представляете, как такой пример мог повлиять на общество! И катаров было много.

– Как много? – заинтересовался Макс.

– Число «совершенных» было относительно невелико – вероятно, что-то около тысячи.

– Всего лишь?

– Да, но «верующих» катаров, если посчитать вместе с вальденсами, в то время в Южной Франции было больше, чем католиков.

– А вальденсы – это кто такие? – спросила Аня.

– Того же… сада… Или нет, того же огорода… Как это по-русски?

– А! Того же поля ягоды! – сообразил Макс.

«Мужчины – как дети, – подумала Аня. – Все играют. Даже Серж. Впрочем, он ведь признался как-то, что порой ведет себя как мальчишка».

– Да, верно, спасибо, – сказал Серж. – Того же поля. Различия между ними не принципиальны. И вот еще о чем подумайте: если мир – это преисподняя, если мы и так в аду, то смешно бояться Страшного суда, не правда ли? А земного суда и подавно! Все механизмы устрашения, которые используются церковью и государством и которые абсолютно необходимы для сохранения общества, перестают работать. И это – крушение всего! Исчезает страх наказания, вот что гибельно! Это и есть путь в настоящий ад – ад анархии и распада. Именно это мы и наблюдаем сейчас: мир с ускорением катится в тартарары, потому что нет страха ни перед чем. Вы думаете, это хорошо? Отнюдь нет! Да убоятся же хоть чего-нибудь!

Серж задумчиво постучал зажигалкой по столу и перевел взгляд на подсвеченные предзакатным солнцем средневековые стены и башни за окном, всегда такие красивые – издали. Или на картинках.

Аня и Макс сидели на террасе кафе в Каркассоне – в Верхнем городе, внутри средневековой крепостной стены с башнями. Макс поначалу отсоветовал было Ане туда ходить, чтобы не будить ассоциации, которые мог породить этот визит и которые могли испортить вечер. Но Аня не согласилась с ним и заявила, что не надо бояться призраков прошлого:

– Пусть они сами боятся. Нечего малодушничать!

– Что, клин клином, значит? – спросил Макс. – Ладно, пошли.

И они прошлись по Верхнему городу и даже посетили Музей инквизиции. На последнем настояла Аня.

– Зачем тебе понадобилось заходить в этот ужастик? – поинтересовался Макс, когда они, поужинав, не спеша пили каждый свое: Аня – свой излюбленный белый сухой мартини, а Макс – «Шатонёф дю Пап». – Продолжаешь вышибать клин клином?

– Нет, – ответила Аня. – Просто хочу понять.

– Понять что?

– Я все думаю о том, что говорил Серж.

– Он много чего говорил. Ты о чем?

– О страхе. Хочу сама разобраться в этом.

– В том, нужен ли страх?

– Да. Мне это кажется неправильным – чтобы люди боялись. Неужели без этого никак нельзя?

Вопрос повис в воздухе. Макс молчал, задумчиво глядя на свой бокал с красным вином.

– Не знаю, я об этом как-то раньше не задумывался, – наконец ответил он. – Наверное, Серж прав – он понимает этот сумасшедший мир куда лучше нас с тобой.

– Но у тебя это тоже вызывает внутренний протест, да?

Макс рассеянно смотрел на парочку, без всякого стеснения целовавшуюся за соседним столиком. «Тоже вот, – подумал он, – ничего не боятся. Да, когда боятся, это, конечно, плохо, но с другой стороны… Смотря какой страх и перед чем».

– Знаешь, Анюша, – произнес он, – мне кажется, что страх все-таки нужен. Нет, не надо, чтоб люди дрожали как осиновый лист. Но когда уж совсем ничего не боятся…

– Значит, ты с Сержем согласен?

– Понимаешь, – ответил Макс раздумчиво, – есть люди, которым, для того чтобы не превратиться в скотов, страх не требуется – в них заложена мораль, и они ей следуют. Но таких людей мало, мне кажется, очень мало.

И, глядя на благородный темно-красный напиток в своем бокале, он вновь замолк.

На следующий день с утра зарядил дождь, и Аня с Максом работали: составляли подробный отчет об экспедиции. Но во второй половине дня распогодилось, и они совершили прогулку по окрестностям, после которой Серж пригласил их на ужин.

– Вы обещали рассказать о Копье Судьбы, или Копье Лонгина, – напомнила Аня, отпив кофе из изящной фарфоровой чашечки.

– Всенепременно, – ответил Серж, – но чуть позже, не в столовой.

Они втроем только что «отужинали», как неизменно выражался Серж, несмотря на замечание Ани о том, что это звучит чересчур старомодно и потому режет слух. Он в своем стиле обезоруживающе улыбнулся и сказал, что понимает это, но что ему лично это слово нравится, и ему как иностранцу это позволительно. Аня только вздохнула: все мужчины бывают в чем-то упрямо-консервативны, даже Серж. Вот и сегодня он не изменил ничего ни на йоту.

– Знаете, Аня, – сказал он в ответ на ее мягкий упрек, – мне, в моем-то возрасте, уже поздно менять укоренившиеся привычки и пересматривать сложившиеся вкусы.

При упоминании о возрасте он чуть заметно озорно подмигнул.

– Вам известно, что я отнюдь не поклонник Черчилля, – продолжил он, – но кое в чем я не могу с ним не согласиться.

– Что вы имеете в виду?

– Он как-то сказал: «У того, кто в молодости не был либералом, нет сердца. Но у того, кто в зрелом возрасте не сделался консерватором, нет мозгов». – Серж усмехнулся. – Конечно, он этим намекал на свою собственную политическую карьеру, оправдывая ее таким образом. Но нельзя этим словам отказать в меткости.