Тимоти Рувидо - Хозяева плоской Земли [Путеводная симфония] [ЛП]

Когда мы приехали, нас ждал ещё один сюрприз – живая куколка в нежно-голубом кимоно, белокожая и такая большеглазая, какими японцы представляют себе идеал женской красоты, если судить по их комиксам манга. Куколка представилась как Азуми и сказала, что будет нашей служанкой. Наверное, она хотела сказать «домохозяйкой», но вышла «служанка», а мы вежливо промолчали. Обращалась она к нам по-итальянски, и это ядрёное сочетание японского кимоно, бразильской фавелы, детского личика и итальянского языка произвели на нас неизгладимое впечатление. Во всяком случае, на меня. Дон Витторио попросил его извинить и пошёл прилечь с дороги, а я набрался смелости и попросил Азуми задержаться, поскольку она решила, что покой нужен нам обоим. Она предложила стакан ледяной кайпириньи 62 62 Традиционный бразильский коктейль на водке с лаймом и тростниковым сахаром. , я вынудил её составить мне кампанию, и мы разговорились. Азуми оказалась дочерью бразильца и японки, которая однажды приехала в Рио учить португальский язык, влюбилась и осталась. Отец Азуми начинал полицейским, оказался умнее большинства своих сослуживцев, правильно понял «расклад», правильно сделал выбор, когда подвернулась счастливая возможность, и теперь работал «смотрителем» за фавелой Матилья. По словам Азуми, Нету сам неоднократно сюда приезжал, когда убедился в том, что место стало не только безопасным, но и выгодным стратегически. Здесь он впервые обратил внимание на необычную внешность Азуми, которой в ту пору было всего тринадцать, сделал комплимент её отцу, а когда узнал, что имя «Азуми» означает по-японски «безопасное место проживания», пришёл в такой восторг, что велел готовить дочку к карьере в «гостиничном бизнесе». Именно Нету, зная, что потенциальная клиентура находится в Европе и, конкретнее, в Италии, отправил девочку на курсы итальянского и английского языков, которые теперь ей очень пригодились. Я слушал её, смотрел в раскосые глаза и думал, не намерена ли она всем этим сказать, что занята и что мне с ней ничего не светит, если я не хочу лишний приключений на свою задницу. Постепенно я стал чувствовать, что она говорит со мной вполне искренне, как настоящая японка, в меру женственная, в меру покорная мужчине и при этом знающая себе цену. Она мне очень понравилась.

Мы разговорились о её предках, и тут со мной произошла весьма интересная вещь. Сначала она гордо заявила, что её род ведёт своё начало не из сегодняшней Японии, а из Айнумосири – из «страны айну», загадочного народа, населявшего японские острова до прихода туда переселенцев из Кореи и Китая. Я что-то про них когда-то читал, но Азуми, видя мой живой интерес, стала рассказывать свою историю в подробностях, причём так, как знала, а не по учебникам. Выходило, что айну жили на территории нынешней страны восходящего Солнца всегда, поскольку их туда поместили сами боги, а вовсе не приплыли неизвестно как из Австралии, Малайзии или из Сибири, на чём расходились во мнениях официальные учёные. Они не умели – или не хотели – ничего выращивать, занимались исключительно охотой и собирательством, а потому были кровно заинтересованы в природном балансе, забирая только то, в чём действительно испытывали нужду. Отсюда пошли их верования, по которым каждое живое и неживое существо обладает душой, и которые со временем оформились в одну из двух основных японских религий – синто или «путь богов». Исконно айну были очень воинственным народом. Но разрозненным. Необходимость сохранять природу заставляла их селиться далеко друг от друга. Нередки были и междоусобицы, в которых закалялся дух воинов – джангинов. Пока Азуми мне всё это рассказывала, я испытывал странное ощущение, будто её слова мне что-то напоминают. Когда в Айнумосири пришли первые корейцы и китайцы, айну гоняли их, как хотели. Они не учли только одного: захватчиков пришло слишком много. Хотя джангины прославились тем, что одновременно работали двумя мечами, не признавая щитов, а за поясом имели ещё по два ножа – чейки-макири и са-макири – первый из которых использовался в ритуальных целях, например, для обряда «эритокпа», ставшего прообразом знаменитого самоубийства «харакири» (интересно, слышал про него Цвейг?), так вот, хотя с оружием у айну всё было в порядке и диких китайцев с корейцами они поначалу рубили в капусту, мечи постепенно тупились, а врагов не убывало. Неизвестно, чем бы это всё кончилось, если бы хитрые пришельцы в свою очередь не устали гибнуть и не предложили бородатым хозяевам недружелюбной земли стать их господами. По версии Азуми, те воины, которых мы сегодня знаем как благородную касту самураев, в действительности были потомками не китайцев или корейцев, а айну. Став де-юре во главе нарождающегося японского народа, де-факто они в нём растворились, подарив свою доблесть, культуру и верования, но зато утратив корни и язык. Более того, на своих собратьев, оставшихся на северной оконечности Японии, на острове Эдзо, название которого так и переводится – «волосатые люди», ставшего впоследствии Хоккайдо, цивилизовавшиеся айну-самураи смотрели как на изгоев и до сих пор их всячески притесняют. Сегодня этих северных айну осталось чуть более десятка тысяч человек, причём часть из них подалась ещё севернее, на Курильские острова, из-за которых у японцев с русскими до сих пор раздор, несмотря на то, что даже названия этих островов происходят из языка айну: тот же Сахалин – это их Сахарэнмосири или «волнистая земля», не говоря уже об остальных, оканчивающихся на «шир» (Кунашир, Симушир), что означает «участок земли», или «котан» (Шикотан, Шиашкотан), что означает «поселение». Поскольку я слушал её с широко открытыми глазами, Азуми вдохновилась и, не поленившись, принесла откуда-то свой семейный альбом, в котором заодно хранила разные старые вырезки из газет, так или иначе затрагивавшие эту тему. Мы стали его вместе просматривать, и моё внимание привлекла пожелтевшая газетная фотография, на которой были изображены два патлатых и бородатых дедка по колено в снегу. Стоявший позади опирался на вполне современное ружьецо, а присевший впереди на корточки целился в кого-то за кадром из допотопного лука.

– Шинрики! – вырвалось у меня.

– Что ты сказал? – удивилась девушка.

– Того, с ружьём, звали Шинрики. Я помню, как нас снимали…

Повисла пауза. Я только сейчас сам понял, что сказал, и смущённо рассмеялся. Попытался стряхнуть наваждение, но оно не уходило. Я просто знал, как зовут этого прищуренного мужика, знал, что в то утро он поругался с женой из-за рыбы, которую мы с ним втихаря слопали накануне, знал, что в итоге она успокоилась, потому что нам за эту съёмку заплатили какими-то дырявыми монетками, одним словом, я знал то, чего никак знать не мог, но знал наверняка.