Тимоти Рувидо - Хозяева плоской Земли [Путеводная симфония] [ЛП]

Отца больше всего удивило то, что на такой подозрительной штуковине, обрывки которой он застал, можно было прилететь к нам за тридевять земель. Наличие какой-то горы или пирамиды на полюсе его совершенно не трогало, поскольку никоим образом его не касалось. Я же поразился не меньше наших собеседников и с нетерпением ждал возможности помочь им проявить и отпечатать плёнку. Забегая вперёд, скажу, что моим надеждам не суждено было сбыться, поскольку Тубиас наотрез отказаться сдавать катушки в местную мастерскую. Единственное, что они смогли нам продемонстрировать в качестве доказательства – это видеозапись на крохотном экране видеокамеры. Происходило это уже утром следующего дня, когда среди заинтересованных зрителей оказались вернувшийся накануне Конрад со своей неразлучной Фрианой, Ингрид и даже моя мать. Камера ходила по рукам, так что каждый увидел только часть записи, причём на меня она произвела гораздо меньше впечатления, чем рассказ. Картинка отказывалась стоять на месте, запись подрагивала, стёкла иллюминатора то и дело уводили резкость в сторону, но да, там внизу что-то явно было, что-то высокое, треугольное и отсвечивающее. Фотография отразила бы происходящее гораздо лучше, но, увы, фотография была недоступна.

Всё это не помешало Конраду увлечься этой удивительной историей настолько, что он на всякий случай пожелал иметь адрес путешественников. Он не видел дирижабля ни в полёте, ни после крушения, не общался с людьми в сером, не обшаривал их трупы, однако что-то в услышанном и представленном произвело на него не менее сильное впечатление, чем на меня.

Последнее неприятное событие в этой череде произошло непосредственно после нашего короткого дружеского расставания в порту Окибара, откуда на другой день к берегам Исландии уходила грузовая шхуна. Мы провожали их втроём – Конрад, Фриана и я. Пожали руки, пожелали счастливого пути, дали в дорогу кое-что из приготовленного матерью, и шведы взошли на палубу. Шхуна тронулась, они задержались на корме, чтобы помахать на прощанье, и тут глазастая Фриана дёрнула нас обоих за рукава:

– Смотрите, – сказала она. – Там тот, пропавший мужик из вашей группы.

И в самом деле, приглядевшись, я увидел стоявшего неподалёку от шведов человека, который смахивал на англичанина Роналда Тодда. Как и когда он прошмыгнул на палубу, мы не заметили, к нам он не подошёл, хотя по старой памяти мог бы, и сейчас никаких знаков не делал – просто стоял, уперевшись в перила кормы, и молча взирал на нас. Я предположил, что это не он, а кто-то на него похожий. Но это был Роналд, тот самый, я это чувствовал. А ещё внутренний голос подсказывал мне, что угроза жизни и благополучию радостных шведов отнюдь не миновала.

Шхуна быстро удалялась, слишком быстро, чтобы преодолеть препоны рассудка и броситься в погоню для выяснения обстоятельств происходящего и вероятного спасения тех, кто уже однажды был спасён. Я смотрел на Конрада, Конрад – на меня. Ни один из нас не мог решиться на осознанное действие. А тут ещё Фриана, не понимавшая нашей растерянности, заметила, что пора идти. Мы сдались.

– Не стоит впадать в полный маразм, – сказал Конрад, когда мы уже катились на повозке домой. – Вся эта история с твоей Уитни и моей… знакомой Чештин нас сильно выбила из колеи, вот нам теперь и мерещится всякая чертовщина.

– Кто такая Чештин? – навострила слух Фриана, не знавшая английского, но понимавшая именно то, чего не следует.

Конрад принялся по мере сил объяснять ей суть происходящего, я помогал с переводом и правил лошадьми, а заодно пытался собрать разбегавшиеся мысли в одну кучу и решить, что же нам делать дальше.

Я старался вспомнить подробности нашего последнего путешествия по острову, проанализировать поведение Роналда, который активнее остальных во всём сомневался, что само по себе было вполне нормальным, если бы он под конец ни пропал и где-то провёл это время, подгадав своё отплытие так, чтобы оно совпало с отплытием наших новых друзей. Чистое совпадение? Возможно. Однако теперь, после появления из ниоткуда той серой четвёрки, у меня больше не получалось смотреть на происходящее прежними глазами. Слишком многое сегодня шло не так, как раньше. Будто кто-то повернул заветный ключик и запустил механизм событий в новом направлении.

Мы обменялись по этому поводу мнениями с Конрадом, который на время отвлёкся от дел конторы и вплотную занялся своей новой игрушкой – Порше. В душе я не мог отделаться от ощущения, что он – часть этих неприятных перемен, поскольку с его появлением в наших местах уже связано немало: начиная с этой самой Чештин (он упорно называл ей Пеппи), продолжая взломом сундуков Уитни, похищением её книжки и нежной дружбой с Фрианой, без которой мы не узнали бы о существовании записок Элинор. Конечно, я был неправ. Моя роль во всём этом была не менее определяющей, если вспомнить, с чего вообще всё это началось – с моей «командировки» на Ибини и похищения оттуда «безхозных» артефактов. Как недавно, в пещере, сказала Уитни? «Ты даже вообразить себе не можешь, что за всем этим стоит». Она явно догадывалась про «заветный ключик». Почему она тогда не договорила? Потому что…

– Я знаю, где мог всё это время пропадать Роналд!

Конрад отложил отвёртку и поднял на меня измазанное машинным маслом лицо.

– Хочешь сказать, он ходил обратно в пещеру, заглядывал в саркофаг?

Я до сих пор так и не смог привыкнуть к его манере говорить, вернее, к тому, как у него работала голова. Он высказал это предположение буднично, будто всё время ждал лишь моего вопроса, чтобы им поделиться. В такие мгновения я его ненавидел.

– И давно ты это понял? – выдохнул я, стараясь не опалить его своим драконьим гневом.

– Только что, когда ты сказал. – Он невинно улыбнулся, вытер лоб и оставил на нём ещё одну грязную полосу. – Я дурак. Не надо было тогда мешать заглядывать в саркофаг. Любая неопределённость хуже горькой правды.

– Ты представляешь, если они все действуют заодно? Уитни, твоя Пеппи, этот Роналд, те четверо в сером…

– Заговор, – подытожил Конрад, хотя вовсе не таким серьёзным тоном, какой я бы от него в подобной ситуации ожидал.

Видимо, выражение моего лица сказало за меня гораздо больше, чем мне бы хотелось, потому что он собрался с мыслями и на одном дыхании поведал историю о том, как долетал из Европы в Австралию и обратно за несколько минут. Рассказ он закончил цитатой из «Гамлета»:

– На небе и земле не всё, Горацио, подвластно философии твоей.

– Не понял, – признался я.

Он вернулся к работе над машиной. Кстати, успехи на этом поприще были даже мне, профану, очевидны: он выбросил из салона всю сгнившую обшивку, перетянул кресла настоящей кожей, заменил разбитые стёкла, заказал, как я слышал, новые шины на континенте (или в Исландии, не знаю точно), набрал красок и теперь всё свободное время возился с мотором. Забегая значительно вперёд, чтобы закончить эту тему, добавлю, что воплотить мечту в жизнь Конраду помог Кукро, с которым я его свёл, когда стало окончательно понятно, что запустить двигатель в том виде, в каком он выходил с завода, если даже старейшины и разрешат, суровая правда жизни не позволит: бензина у нас не достать, а если заправляться в порту, то ни солярку, ни тем более мазут в бак Порше просто так не зальёшь. Конрад уже свыкся с мыслью о том, что его автомобиль будет неподвижным украшением нашей деревни и безмолвным напоминанием ему о его прежней жизни, когда Кукро, которого я время от времени приглашал к нам погостить, покопаться в велосипедах, поболтать за жизнь и просто пообщаться, спросил, почему бы ему не заливать в бак обычную воду. Конрад засмеялся, но быстро понял, что Кукро вовсе не шутит, и заинтересовался. Где-то через месяц после того разговора он сел за руль и… поехал. Урчание мотора даже мне понравилось. При этом ничего под капотом внешне не поменялось, но и не грелось, а выхлопная труба оставалась, по выражению Конрада, «девственно чистой». Кукро тоже остался доволен – сработала его очередная «идея». Понимать произошедшее следовало именно так, поскольку с немецкими автомобильными моторами, да и автомобилями вообще он никогда раньше дел не имел. Когда я заинтересовался настолько, что спросил, как же у него получилось то, над чем, насколько я слышал, до сих пор бьётся мировая инженерная мысль, он сорвал с куста пожухлый листок и показал мне.