Сергей Катуков - Мастер облаков

Отец говорил, что, конечно, почти ничего не произошло. Это такая мелочь. Подумаешь, кто-то не дождался, пока ему разрешат взрослые. Совершил мизерную провинность. Но он же обещал. Давал слово. И нарушил его. Преступил своё обещание. Тогда чем он лучше обычного человека? Без принципов, без таланта. Разве этого хотели те, первые, настоящие гиганты ума и нравственности? Разве Адам теперь избранный? И что вообще значит «избранный».

Мельхиор не стал говорить, какие муки совести и ответственности он переживал с детства, наделённый даром честности, понимая, какое преступление совершили эти первые, так называемые избранные. Отобравшие мир, нормальную жизнь у миллиардов людей. И хотел своей жизнью, своей честностью хоть как-то оправдать ханжеской, бесцеремонной рукой «инженеров человеческих душ» навешенную на него бирку «избранного».

Мельхиор устало сел и закрыл лицо руками.

Адама душили рыдания, но он не смел отдаться на их волю. Стоял, как вкопанный, с глазами, полными слёз.

Древняя библиотека безучастно, холодно смотрела на них. На всех людей мира этого, желавших хотя бы в новом, сотворённом ими, стать богами.

Некто Пушкни, имевший грузинские корни, но давно уже ведший свою родословную от обрусевших предков и обладавший славянской наружностью, был писателем. Однако писателем совершенно неизвестным, несмотря на то, что сочинено им было рассказов около полсотни. Из них издано в разных незаметных и провинциальных альманахах не больше десятка. Мало кто знал эту фамилию — по причине, усугубляемой тем, что половина рассказов была подписана псевдонимами. А если где и мелькала она, похожая перестановкой букв на фамилию нашего литературного гения, то сразу же выбрасывалась из памяти, стираясь намеком на орфографическую неправильность или вольность, переходя опять же в правильную, русскую фамилию «Пушкин».

Так вот, было у Пушкни с полсотни рассказов. Рассеянных в свое время по редакциям в письмах, которые наш герой рассылал направо и налево, надеясь их напечатать. Когда же терпение и надежды иссякли, а результаты оказались несоразмерны ожиданиям, он бросил это дело. И, поскольку его профессия была инженер, решил, что пусть судьба и дальше ведет его инженерным промыслом.

Выучив за год с небольшим благозвучный испанский язык, под навязчивое «Аргентина манит негра», взял и уехал в южноамериканскую эту страну, где требовались проектировщики дамб. Река Парана нуждалась в обуздании и приведении ее к смиренному и полезному для человека состоянию. Молодому, двадцатисемилетнему, талантливому инженеру, с оригинальными и изящными решениями, как говорится, и карты в руки. А карты эти изображали многочисленные притоки, заводи, речные отростки и сплетения.

Уехал и почти как будто канул в воду. В богатый илистыми желто-красными наносами южноамериканский бурлящий поток.

А между тем на родине — с того времени прошло не более полугода — один издатель случайно и совсем ненамеренно заинтересовался фамилией, похожей то ли на псевдоним, то ли на ироничную перепевку. И, к слову сказать, рассказы, подписанные этим орфографическим казусом, были вовсе и недурны, и сочны, и интересны, но как бы странны. И решил он, издатель, кстати сказать, крупный и временами рисковый, рискнуть в очередной раз и опубликовать эти странные рассказы. Но, как ни бился, больше десятка наскрести не удавалось. Тем паче, что сам автор на все письма и просьбы пренеприятно отмалчивался. Тогда было решено, что рассказы эти — шутка какого-нибудь известного, но стеснительного литератора. Повод к этому давал неплохой, а местами и вовсе отличный стиль и строгая, предельно ясная выстроенность сюжетной логики. Проблемой неизвестного автора было то, что он не обратился в первую очередь к нему, этому издателю, который сразу бы его и опубликовал.

Но перед тем, как издать где-нибудь в сборнике то, что уже есть — на всякий, так сказать, случай — издатель бросает клич по своим знакомым литературным агентам, главредам, ридерам и тому подобное, не знакома ли им случайно фамилия «Пушкни». Не Пушкин, его-то мы все и так знаем, а именно «Пушкни». Вот как есть, в такой вот безобразной орфографии, с намеком на нечто псевдогрузинское. И… нет. Никто не слыхал, не знает. Кроме одного. Да, один-два. А за ними вдруг еще двое-трое. А потом из провинции и еще с полдюжины его знакомцев и старых друзей вдруг дают последовательно, а то и наперебой ответы: есть как есть, господин издатель, такая странная подпись под некоторыми рассказами, инде давно запылясь в дальних углах издательств лежащих.

И издали. Как есть. С полсотни. Все, что не было потеряно и похерено, подняли, отреставрировали, навели лоск и издали. Пушкни «Рассказы». 50 тыс. экз. Бумага офсетная, плотная.

Герой же наш, Григорий Пушкни, которого уже пора описать несколько подробнее, засучив рукава трудился над планом возведения малых и больших дамб. Здоровья он был крепкого, телосложения — высокого и стройного, характер имел выносливый, склонность к вредным привычкам не питал. Лицом обладал чистым и задумчивым. Настроение им владело ровное, мысли его шагали прямо и благородно. Глаза же смотрели прозрачно-синими лунами, как в бегущем мощном речное слое отражаются южные небеса. И работать он мог днем и ночью, почти круглые сутки — на благо общему делу.

Однако, пока шло освоение речных просторов, наступил сезон дождей и всякое строительство прекратилось.

Григорий, чей плавучий дом оказался в это время в самом центре дождей, бросил якорь посреди Параны и — благо в чуланах и складах хранилось достаточно провизии — решил ждать, пока непогода не исчерпается. Конечно, сообщил по рации, что так и так, все в порядке, вокруг такие ливни, что не продраться, а у меня, мол, и запасы есть, да и скучать я тоже не буду.

Дожди обещали, как обычно, продлиться пару месяцев.

Как раз самое время подготовить план решающего строительного броска.

Трудясь под неясные мелодии из шипящего радио и громовые раскаты, Григорий закончил план за пару недель.

Изредка выходя наружу плавучей платформы, в широком прорезиненном плаще, иногда долго стоял возле фальшборта с чашкой горячего крепкого аргентинского кофе. Мечтая о том времени, когда вся речная стихия будет укрощена и потечет светлым электрическим потоком на улицы и в дома.

Но однажды дождь перестал. Прямо посреди григорьевых мечтаний. Он вытянул руку с чашкой, и небо не уронило в нее ни капли. Снял капюшон и посмотрел на прояснившийся ночной небосвод.

Изящное, расплескавшееся бесконечными и несимметричными просторами сочетание южных созвездий выпевало неслышную гармонию небесных сфер. И среди них затеряным и точечным существованием капала одна-единственная нота, которой мерцала душа одинокого русского инженера посреди дикой сельвы.