Андрей Посняков - Синяя луна

– Повысим. Инь! – весело расхохотался нойон. – Обязательно повысим, дай срок! И вообще, много чего хорошего сделаем, вот только бы с этой разбойной падалью справиться.

– Да справимся, первый раз, что ли?

– С этими, – Баурджин, нахмурившись, качнул головой. – В первый!

– Ну надо же! – Инь Шаньзей наклонился к убитому и вдруг быстро перевёл взгляд на князя. – О, боги! Да вы ж с ним похожи. Извините, конечно, господин наместник, но смотрите сами – волосы светлые, лицо овальное, нос прямой, усы – только у вас чёрные, а у него – пшеничные, да у вас ещё и бородка, и глаза поуже будут. А так, если бородку сбрить да усы выкрасить – словно родные братья!

Угу – скептически ухмыльнулся наместник. Ему тоже когда-то все тангуты и китайцы казались на одно лицо. Вот как Инь Шаньзею. Не особо-то он, князь, и похож на убитого бандита. Нет, конечно, есть что-то общее, но так – самое далёкое сходство.

– Ну что, господин Инь? – подмигнув следователю, вдруг улыбнулся нойон. – Я вижу, вы прямо-таки горите желанием допросить пленника?! Так идёмте же, но – уговор – ничему не удивляться!

– Он не очень-то похож на монгола, – поправив на плече пулемёт, скривил губы чиновник. – Впрочем, как и вы, господин. Тогда кто этот парень – найман, кераит? Ещё какого-нибудь неведомого здесь племени?

– Пожалуй, неведомого, – согласился князь. – Но я понимаю его речь.

– Так это же прекрасно! – возликовал Инь Шаньзей. – Идёмте же скорее, господин!

Пленник поведал им всё, даже то, чего и не спрашивали. Выложил, так сказать, всю свою подноготную. В Кяхте, куда парень приезжал на каникулы и – иногда – по выходным и праздникам, у него жили родители, из дворян, отец – чиновник пограничной стражи, маменька – домохозяйка. Сыночка – между прочим, единственного – баловали, и характера тот был неважнецкого – нерешительного, слезливого, девчоночьего, в общем. Частенько плакал, особенно от страшных рассказов, а от подзатыльников насмешливых сотоварищей так прям ревмя ревел, и во всех уличных компаниях служил объектом насмешек и мальчиком для битья. Ну, в последнее-то время его не очень донимали – привыкли, а может, зауважали, как человека образованного – гимназиста – по крайней мере, именно в такой расклад событий и хотелось бы верить Пете. Да вот, положа руку на сердце, что-то плоховато верилось. Особых увлечений за гимназистом Мельниковым не числилось, технические и естественнонаучные предметы знал сей отрок ни шатко, ни валко за что не раз – к злобе отца и огорчению матушки – попадал на чёрную доску, куда классный наставник записывал всяких лентяев и тупиц – чтоб стыдно было. Единственная отрада – науки гуманитарные, к примеру, история или литература. И даже Закон Божий! Вот уж тут Петенька был дока – в каком-нибудь богословском споре легко мог заткнуть за пояс любого из однокашников. А те его, за это, естественно, били – а как же не бить, коли этот чёрт такое мудрёное слово знает – «филиокве»! Конечно, за такое бить надо – ежу понятно.

Вот так вот и рос Петя-гимназист этаким домашним мальчиком-птенчиком, покуда, наконец, не влюбился. Предметом страсти и обожания Петра Мельникова стала некая особа пятнадцати с половиной лет, со светло-золотистыми кудряшками и большими голубыми глазами в обрамлении длиннющих – каких, казалось бы, и не бывает, ресниц. Звали особу Варенькой, и была она дочкой полковника пограничной службы господина Петракова. Раньше как-то Петя её и не замечал, а как-то вот вдруг увидал в церковном хоре и понял – пропал. А Варя его и не замечала, заглядывалась на более старших парней, такая вот выпала Мельникову Петру любовь – несчастная. Некоторые от неё стреляются, некоторые – уходят в пьяный загул, кое-кто – в учёбу, а Петенька ушёл в прямом смысле слова, точнее сказать – сбежал! На спор, ради любимой!

На дворе стояла зима 1908 года, со всероссийской смутой – так, к скрытому негодованию Баурджина-Дубова юный недоросль именовал Первую русскую революцию – было уже покончено, в основном – опять же, по мысли Петра – стараниями премьера Петра Аркадьевича Столыпина, коего сильно уважал Петин отец – Мельников-старший. И вот в это самое время столичной географическое общество направило в Кяхту Монголо-Сычуаньскую экспедицию под руководством прославленного путешественника, ученика знаменитого Пржевальского, Петра Кузьмича Козлова. Собственно, они не в Кяхту отправлялись, а через Кяхту – в Ургу и дальше – в пустыню Гоби!

О! Как завидовали членам экспедиции – этим мужественным людям! – все окрестные мальчишки. И даже девчонки, в числе которых был и предмет Петиной страсти – Варенька Петракова.

И вот тут как-то слово за слово и вышел спор, затем переросший в нечто более серьёзное! Как обычно всё началось: ах, какие великие люди! ах, им можно только завидовать! Только завидовать? Да почему же только завидовать, дозвольте спросить, уважаемые mesdemoiselles et messieurs? Можно ведь запросто записаться в экспедицию… ну, не записаться, так пойти тайно! Что вы смеётесь, я дело говорю! Кому слабо – мне? Ну, если кое-кто наградит поцелуем… то…

В общем-то Петенька далеко идти не хотел, так, проводить экспедицию до границы с Монголией – и всё. Для поцелуя – вполне даже хватит. Ну кто ж знал, что будет буран! Да такой, что, если б не экспедиция, замёрз бы Петенька насмерть. А так всё же выходили, несли, можно сказать, на руках до самой Урги – а там уж вьюнош напросился и дальше. Его бы прогнать, да сказал, что сирота, да, мол, наука российская ему дороже жизни, о том только всю жизнь и мечтал – пройтись путём Пржевальского и прочих. Посмотреть, как сверкают над горячим воздухом пустыни искажённые зноем звёзды! И ведь этаким макаром разжалобил таки суровое сердце руководителя – Петра Кузьмича Козлова. Тот ведь тоже когда-то в юности, сидя на крыльце конторы пивоваренного завода в Смоленской губернии, мечтал о дальних странствиях, глядя на сверкающие жёлтые звёзды. И там же, у крыльца, случайно встретился с самим Пржевальским. С этого и пошло… И вот сейчас, когда сей юный гимназист с горящими глазами и пламенным сердцем просит о том же… О чём когда-то просил сам Пётр Кузьмич великого Пржевальского. Отослать сейчас этого настырного парнишку домой – всё равно что самому себе плюнуть в душу! Взял ведь с собой! Тем более что никакого попутного каравана в Кяхту пока не было, а оставлять паренька здесь, в Урге, одного – нет уж, пусть уж лучше под приглядом будет.

– Да вы знаете, какой Пётр Кузьмич человек?! – рассказывая, разволновался мальчик. – Это… это, ну такой человек, который… В общем, великий человек, настоящий Человек с большой буквы!

Надо сказать, Петенька не явился для экспедиции обузой – не ныл, не скулил, наравне со взрослыми переносил все тяготы и лишения нелёгкого пути, даже полезен был – время от времени, по просьбе Петра Кузьмича, вёл кое-какие записи о быте и нравах цайдамских монголов.