Алексей Ракитин - Уральский Монстр

Старший лейтенант Вершинин показал себя истинным знатоком сыскного дела, внимательный читатель помнит ту комедию, которую устроил Евгений Валерианович с обнаружением и последующей утратой кинжала с отломанным кончиком, который якобы хранился в сундуке Сергея Баранова. Своей цели он добился, улики, правда, не нашёл, но зато придумал, как органично ввести в расследование «свидетелей», которые смогли бы заявить в суде, будто видели «тот самый» повреждённый нож, которым якобы была убита Герда Грибанова. В данном случае ситуация повторялась – в вещах Владимира Винничевского были обнаружены 3 ножа (два перочинных и один сапожный), но ни один из них отломанного кончика не имел. Да и на изъятых костюмах и трёх парах обуви никаких пятен крови не было заметно, а потому оставалось совершенно непонятным, как убийца мог ложиться на детей сверху, наносить удары ножом и при этом избегать попадания крови. То есть все эти вещи, изъятые у Винничевского, уликами могли так и не стать. И как же тогда быть следствию? Что же делать?

Вот над этими вопросами, скорее всего, начальник уголовного розыска и ломал голову шесть дней. Искусство фабриковать улики зародилось чуть ли не ранее самой криминалистики – науки, которая напрямую связана с обнаружением, фиксацией и изучением следов преступлений. В условиях скудности материальной базы криминалистических лабораторий и несовершенства научных представлений улики можно было подделывать без особых затруднений. Уколол палец иголкой, провёл по линии входа в карман на брюках подозреваемого – вот, пожалуйста, кровавый мазок. И пусть бедолага твердит на допросах, будто он никак не мог очутиться на месте преступления, экспертиза покажет, что человеческая кровь на его брюках присутствует! А можно дать посмотреть вещь, принадлежавшую жертве, и спросить, узнает ли он её? Обвиняемый покрутит её в руках, заявит, будто видит в первый раз, а отпечатки-то пальцев останутся. И даже если подозреваемый заподозрит подвох и откажется взять вещицу в руки, то всё равно можно сделать так, что возьмёт. И таких приёмов и фокусов в арсенале профессионального сыщика десятки.

Кстати, такими пустяками, как определение групповой принадлежности крови, найденной на улике, светлые умы советских пинкертонов себя вообще не утруждали. Читатель, наверное, помнит тряпицу со следами крови, найденную в потолочном перекрытии голубятни Василия Кузнецова, – эта тряпка считалась важнейшей уликой, доказывавшей виновность молодого человека в убийстве Герды Грибановой. Товарищи из уголовного розыска носились с нею, как тот дурак с писаной торбой из русской пословицы. Так вот лейтенанту Вершинину в голову не пришло поставить перед областной лабораторией СМЭ задачу определить групповую принадлежность крови на тряпке. Более того, ни в одном из многочисленных постановлений о назначении экспертиз такого рода, что имеются в материалах этого расследования, задача установления группы крови перед судмедэкспертами не ставилась. Вообще! Такое ощущение, что могучие умы советских сыскарей просто-напросто понятия не имели об эритроцитных антигенах и не понимали доказательную значимость их совпадений, хотя медицинская наука уже широко использовала переливание крови, и у любого больного, поступавшего в больницу, определялась её групповая принадлежность и резус-фактор. Определялись они и для выживших жертв Винничевского, что видно из их историй болезни. Кстати, раз уж пришлось вспомнить злосчастную окровавленную марлю из голубятни Василия Кузнецова, то нелишне припомнить и другую связанную с ней деталь. То, сколь упорно Василий Кузнецов доказывал, будто в его доме вообще никогда не имелось марли, наводит на мысль, что тряпицу в его голубятню банально подложили перед обыском. Или во время обыска. Сначала подложили, потом «нашли», вот вам и «улика»!

Старший лейтенант Вершинин шесть суток не передавал вещи Винничевского в лабораторию, и это, повторимся, выглядит очень странно и никак не может быть объяснено чрезмерной загруженностью работой или забывчивостью. Причина явно заключалась в чём-то ином, хотя мы никогда не узнаем доподлинно, что же именно побудило начальника областного угро попридержать упомянутые вещи.

В тот же самый день 31 октября следственные материалы обогатились характеристикой, данной администрацией школы №16, в которой обучался Владимир Винничевский. Это два листика на бумаге в клетку из ученической тетради, исписанные от руки. Документ довольно любопытный, причём с самого первого предложения. Начинается он так: «Характеристика на бывшего ученика VII „б“ класса школы №16 Винничевского Владимира». Как видим, с момента ареста Винничевского минула неделя, и он стал уже «бывшим учеником». В рамках тогдашней идеологической парадигмы, кстати, это выглядит вполне логичным: советская Рабоче-Крестьянская милиция, как известно, никогда не ошибается и невиновных под стражу не заключает, если «взяли» Володю за что-то, значит, виноват, а потому учиться в советской средней школе недостоин. В общем-то, с этим даже и не поспоришь.

Из характеристики можно узнать, что в 16 школе обвиняемый учился с сентября 1938 г., то есть закончил шестой класс и два неполных месяца отучился в седьмом. Поведение демонстрировал «отличное», а если дословно, то «ненормальностей в его поведении не было». Некоторые интонации кажутся даже умилительными: «Винничевский мальчик воспитанный, застенчивый, скромный, послушный, тихий и замкнутый. На уроках вёл себя хорошо, редко имел замечания. Никаких особых наклонностей и повадок не проявил». Так и написано – «повадок не проявил».

Разумеется, сказано несколько слов об успеваемости: «Работал очень добросовестно, домашние задания выполнял по всем предметам. Ответы давал не блестяще, особенно там, где нужно логическое мышление. Винничевский относился к числу посредственных, но успевающих учеников». В 7 классе он имел проблемы с успеваемостью по физике и немецкому языку, однако подтянулся и даже брал дополнительные занятия с репетитором. В 7 классе у Владимира начались проблемы по зоологии, но исправить этот огрех ему уже не доведётся.

Согласно записям в классном журнале за период с 1 апреля по 23 октября 1939 г. Винничевский пропустил один учебный день – 5 мая – кроме того, пропустил по одному уроку 15 апреля, 27 апреля, 11 сентября и опоздал на урок 11 октября.

Характеристика была составлена с учётом мнений семи преподавателей – все они были перечислены пофамильно – но также подчёркивалось, что два преподавателя, знавшие Винничевского, не участвовали в подготовке документа, поскольку в школе уже не работали.

Тогда же к следственным материалам была приобщена характеристика на Владимира Винничевского, выданная в школе №14, в которой он обучался до перевода в школу №16. Документ написан рукою завуча начальных классов Цецеговой, чью подпись заверила директор школы Окунева. Директор словно бы дистанцировалась от содержания, вот, дескать, подлинность подписи заверяю, а насчёт точности ничего сказать не могу. Очевидная перестраховка – директор, видимо, боялась оказаться вовлечённой в непонятную для неё историю с Винничевским.