Виталий Виниус - Римские вакации

Перед холмами дорога резко повернула направо. Холмы вскоре сошли на нет, и слева открылась взорам болотистая низина с непролазной чащобой из буйно перепутанных и переплетённых тростников. За чащобой виднелись мутно-красные воды не самой широкой реки.

— Это что, Нил? — спросил Боба. — Что-то он больно узкий.

— Это рукав боковой. А главное русло дальше, — пояснил квестор.

Какие-то зверьки высовывали хитрые остроухие рожицы из зарослей, оглядывая внимательно столь неприемлемое в сих заповедных местах шествие. Налетело непомерное множество мелких зловредных мошек, окружая всех и каждого пыльной аурой, зудя, кусаясь и налипая на потные грязные лица. Занервничали кони, размычались тягуче волы.

В гуще тростников гоготали, пищали, орали разнообразные пернатые. Они тучами взлетали при нашем приближении, хлопая оглушительно крыльями и роняя вниз пыльные перья и целый дождь белесого жидкого помёта. Отчего-то и тут больше всех страдал Лёлик; его пышная кудрявая шевелюра подверглась коварным точечным ударам и живо оттого превратилась в какое-то гадкое обвисшее непотребство. К тому же Лёлик, то ли пытаясь защититься, то ли торопясь очиститься от мерзкой скверны, суетливо ёрзал в горемычной шевелюре руками, насаждая тем самым полную размазню.

Раис весело хохотал, потешаясь над горем коллеги, при этом довольно двигая медную свою каску взад-вперёд от затылка к глазам и вслух восхищаясь собственной сообразительностью и чудесным своим шеломом. Но тут какой-то особо одарённый бомбометатель, воспользовавшись очередным сдвигом медного головного убора, запулил в бахвальца смачный продукт своего пищеварения таким макаром, что вспомнилась сказочная присказка "по губам текло", и так далее, но без того, чтобы "в рот не попало".

Раис мгновенно ошалел, взмычал как-то утробно, начал плеваться, обтирать губы ладошками, орать непотребно, грозя пернатому племени невнятными карами, а Лёлик же, глядя на новую жертву, повеселел, успокоился и даже начал напевать алябьевского "Соловья".

Кое-где дорога спускалась в низины, отчего превращалась в густую бурую жирную грязь, со звонким чавканьем принимавшую в себя походные сапоги легионеров и конские копыта; повозки начинали вязнуть и буксовать, и тогда легионерам приходилось наваливаться и с нестройными надсадными криками выталкивать громоздкие транспорты на более-менее сухое место.

Но, наконец, тяготы и лишения стали ослабевать. Ландшафт пошёл несколько вверх, дорога взяла в сторону от реки. Тростниковые заросли поредели, кое-где сменились густой травою. Меньше стало и кровососущей нечисти; лишь крупные слепни пытались налипнуть на конские морды, но были успешно гонимы отломанными от придорожных кустов ветками.

Показался впереди высокий четырёхгранный обелиск из чёрного гранита. Недалеко помещался старый колодец, выложенный крупными булыгами, с каменным корытом для скота.

Был объявлен привал. Легионеры принялись черпать кожаными вёдрами воду, пить сами, лить в корыто, куда коноводы уже сводили нетерпеливо ржавших лошадей.

Мы спешились, похлебали воды, кое-как смыли постигшую в пути грязь. Проснулся аппетит. Подкрепившись всё теми же сухарями и вяленым мясом, завалились в тень отдохнуть, но долгого кайфа не получилось — вновь надсадно загудели трубы, призывая к построению.

За день ещё несколько раз останавливались на привал. Аппетит пропал совершенно, хотелось лишь пить, но вода в кожаных бурдюках, имевшихся в обозе, была противно тёплой и отдавала тиною. День казался невыносимо долгим, нудным и отвратительным, и когда белое сияние солнца стало неуловимо меняться на оранжевые тона, а жар начал спадать, то вначале это показалось издевательской галлюцинацией, ну а затем, после того, как мы утвердились в реальности происходивших изменений, случилась даже некоторая приподнятая эйфория и восторженность духа.

А тут ещё впереди на возвышенности показался населённый пункт, окружённый крепостной стеной. Ворота в квадратной башне были наглухо закрыты.

— Ух ты! — восторженно завопил Раис. — Дошли!

— Да нет, — разочаровал квестор. — Это Гермополис.

— А сколько тогда до Мемфиса? — спросил Джон.

— От Александрии сто десять миллариев будет, — ответил квестор.

— Сколько это, Лёлик, по-нашенски? — поинтересовался Серёга.

Лёлик на ходу достал из рюкзака энциклопедию, освежил знания и доложил:

— В милларии тысяча пятьсот девяносто восемь метров. Значит, всего примерно сто семьдесят километров.

— Километров тридцать уже отмахали, — прикинул Джон. — Значит, ещё дня четыре пути.

Антоний отдал команду остановиться; потом подозвал пару трибунов, что-то им сказал. Те пустили коней в галоп, направляясь к городу. Все заинтересовано за ними наблюдали. На городских стенах показались люди. Трибуны подскакали вплотную, осадили коней, задрали головы. Похоже, состоялся диалог, после чего трибуны понеслись обратно. Подскакав, они доложили, что египетское войско прошло сегодня с утра. И что город сохраняет нейтралитет, но ворота они не откроют.

— Ишь ты, — покачал головой Раис. — Вот как стрельнём гранаткой, так сами откроются.

Антоний приказал следовать дальше. Когда солнце стало неудержимо скатываться к горизонту, у очередных холмов остановились на ночь. Была выставлена усиленная охрана, кругом разожгли костры. День нас так измотал, что, пожевав копчёного мяса с пресными лепёшками, мы завернулись в добытые в обозе шерстяные пологи и скоропостижно отошли ко сну.

Подъём состоялся на рассвете. Безо всякого завтрака полусонные мрачно выглядевшие люди седлали лошадей, впрягали волов в повозки, строились в колонны.

Снова потянулась путь-дорога. Но теперь открывавшиеся ландшафты перестали быть однообразными. Впереди показались рощицы финиковых пальм; между дорогой и рекой дикий тростник сменился квадратами полей, прорезанных канальцами и канавками, заполненными рыжей жижею. Вокруг полей устроены были дамбы. Дорога также пошла по насыпи, края которой поросли пышной травой.

За финиковой рощей обнаружилась местная деревушка из десятка-другого домишек, походивших на неаккуратно плетёные корзинки, вымазанные сырой глиной и покрытые охапками сухого тростника. К жилью были пристроены загоны из высоких жердей.

Антоний что-то скомандовал одному из адъютантов; тот быстро смотался вглубь войсковой колонны. Вскоре оттуда бодро выскочила команда легионеров и устремилась к деревне, разворачиваясь на бегу в охватистую цепь. За ними направил своего скакуна Раис, уже привыкший к конному передвижению — верно, в силу генной памяти. Впрочем, держался он предусмотрительно позади цепи.