Виталий Виниус - Римские вакации

— Ну как отдохнули? — бодро спросил Цезарь.

— Спасибо, хорошо, — вежливо ответил Боба.

— Тогда прошу! Гости уже собрались, — Цезарь приглашающе махнул рукой и повёл за собою по очередным переходам своего немалого дома.

Впереди послышался шум большого собрания. Мы вошли во внушительных размеров светлый зал с колоннами, весь отделанный разноцветным мрамором, уставленный вдоль стен статуями, ложами и столами.

В центре зала с муравьиным изобилием толпилось множество людей, переговаривавшихся шумно. Среди разноцветия одежд преобладали белые тоги с пурпурной каймой, выделявшиеся как ромашки на лугу. На головах у гостей красовались венки из цветов; точно такие же при входе были стремительно нахлобучены и на нас. Нахлобучивание производили молоденькие симпатичные барышни в легкомысленных туниках. Джон тут же полез с ними любезничать: трогать за подбородки, подмигивать двусмысленно и приподнимать венок наподобие шляпы, так что далее пришлось потащить его насильно.

Хотя квадратные окна давали ещё вполне достаточно дневного света, уже горели масляные светильники фигурных форм со многими носиками, свисавшие с изогнутых рогулин монументальных, высотою метра в два, шандалов, походивших на вычурные офисные вешалки. Широкие чаши массивных треножников курились синими ленивыми дымками благовоний, и развешаны были повсюду, увивая гранёные мраморные колонны и скрывая декоративную роспись стен, гирлянды всевозможных первосортных цветов, отчего воздух был густо пропитан тёплой смесью нагретого масла, летнего луга и ароматной смолы.

При нашем появлении гул разноголосицы смолк; все воззрились на нас и как бы подтянулись. Через мгновение из толпы раздалась слегка истеричная славословица в адрес Цезаря; её поддержал нестройный хор всех присутствовавших. Цезарь небрежно вскинул руку в ответ.

Из толпы выдрался сутулый жердеобразный юноша с приклеенной улыбкой, нездоровой кожей и бессмысленными глазами. Был он одет в небесно-голубую тогу с золотыми узорами, на тощей шее имел малиновый с золотой бахромою шарф, а в руках тонкую тросточку.

— О, дядюшка! — интимно картавя, произнёс юноша. — Сегодня я посетил храм Юпитера Капиталийского, где просил главного авгура осведомиться у богов насчет завтрашнего похода. Полёт ласточек со всей определённостью подтвердил его удачность и победительность!…

Цезарь благосклонно заулыбался, и, приобняв картавого за плечи, отрекомендовал:

— А это вот мой племянник — Брут!

Брут скривил любезную мину и мотнул головой. Мы раскланялись в ответ, исподтишка изучая ещё один исторический персонаж.

Боба вдруг посуровел взором и, наморщив лоб, вспомнил нечто патетическое:

— И ты, Брут!…

Брут перепугался, побледнел, мелкими шажками спрятался за дядюшку и оттуда фальшиво поинтересовался:

— А что, разве есть ещё один?

Боба торжественно ухмыльнулся и было совсем собрался брякнуть виды на будущее, но Джон вовремя сунул доморощенному ясновидцу под рёбра кулак.

Цезарь с дотошной любознательностью понаблюдал за развитием событий, а когда понял, что более ничего интересного не предвидится, приподнято заявил:

— Что ж, друзья мои, начнём, пожалуй! — после чего приглашающе кивнул и повёл нас в конец зала, где у подножия впечатляющей по размерам мраморной фигуры, изображавшей бородатого мужика с суровым взором, стояли девять лож, сгруппированных п-образно по три. На каждую тройку приходился один круглый столик.

Подскочил к нам лысый откормленный дядька в серой тунике с золотым обручем на шее, а с ним целая бригада благообразных прислужников в одинаковых одёжках; все они синхронно поклонились, дядька бросился что-то нашёптывать Цезарю, а прислужники подхватили нас под локотки и с великим бережением как платёжеспособных тяжелобольных подвели к правой группе лож, где стали звать располагаться, одновременно пытаясь стянуть с нас амуницию.

Подозревая в этом навязчивом радушии некую провокацию, коллеги заупрямились, а Серёга и вовсе грозно шумнул, отчего прислужники, словно бытовые насекомые, разбежались по углам. Мы же, особо не комплексуя, свалили отвоёванное имущество под стол и разлеглись по двое на ложах в вольных позах, между делом ругательски критикуя дурацкую привычку римлян есть лежа.

На нашем столе ничего кроме пустых серебряных чаш да мохнатых салфеток, напоминавших размерами полотенца, не было. Впрочем, ничего другого не было и на других столах.

Цезарь расположился по центру на среднем ложе вместе с пышущим здоровьем типом с бычьей шеей. Тип обладал классическими, уже несколько расплывшимися, чертами лица, которые были подпорчены вислым носом и мясистыми ушами, наполовину скрытыми буйной кудрявой шевелюрою. В его внешности парадоксально сочетались волевой подбородок и неуверенный взгляд глубоко посаженных глаз, отчего тип казался и нагловатым, и растерянным одновременно. На нём была тога с красной каймою — причём она окутывала его плотную фигуру как-то скомкано и неуклюже, отчего тип напоминал прапорщика-сверхсрочника, поменявшего привычный уставной китель на партикулярное платье.

Соседние с ними ложа заняли надменные патриции в сенаторских тогах. Остальные гости, распознав момент, кинулись занимать свободные места. Их заботливо пытался направлять лысый распорядитель. Дам среди гостей не наблюдалось.

Джон оглядел контингент внимательно и с досадою бросил:

— Экий мальчишник…

Суматоха постепенно улеглась, установилась тишина. Цезарь встал, торжественно откашлялся и приподнял шикарную золотую со сверкавшими камешками чашу, куда один прислужник незамедлительно плеснул из серебряного кувшина.

— Патриции великого Рима! — начал Цезарь, потом посмотрел на нас и благосклонно добавил: — А так же его союзники! Мы собрались в этот знаменательный день в честь знаменательного события, коим является начало завтрашнего похода, которому все знамения предсказывают знаменательное завершение… — Цезарь на миг задумался и, взяв чашу на отлёт, закончил: — Да помогут нам боги! — после чего плеснул небрежно из чаши назад, норовя попасть на подножие мраморного истукана, но главным образом попал на некстати подвернувшегося прислужника.

Впрочем, это никого не заинтересовало, так как всеобщее внимание привлёк распорядитель, который, встав посередине зала, начал монотонно молотить в пол посохом с золотым набалдашником. Повинуясь сигналу, стройной вереницею потянулись кудрявые смазливые пареньки в голубых длинных туниках, тяжело гружёные блюдами с разнообразной снедью.

У противоположной стены обозначилась группа мужиков с набелёнными лицами, которые, выстроившись в ряд, затянули на разные голоса торжественную песнь, напомнившую праздничную кантату к великому Октябрю.