Виталий Виниус - Римские вакации

— Постой-ка! — остановил я её решительно, а потом приказал взять в руки светильник, встать подальше и светить на себя как скажу.

С некоторым злорадством я заставил девицу покрутиться как следует, понуждая принимать разнообразные, чуть ли не гимнастические позы. Подобные картинки вновь развели в некоем локальном месте бурный костёр; я торопливо дал барышне отбой, улёгся на спину и настойчиво поманил её:

— А ну-ка, присаживайся…

Девица недогадливо открыла рот.

— Садись, говорю, сюда вот!… — указующим перстом я чётко определил место дислокации, порешив про себя предоставить ей полную волю.

Девица озабоченно нахмурилась и, примерившись, полезла на меня. Упёршись руками о мой уже и без того порядком исстрадавшийся живот, она попробовала приноровиться, но наскоком ничего не вышло. Тогда девица стала сама себе помогать одной рукой, и дело пошло на лад, если не считать всё той же засухи, которая, впрочем, под воздействием настойчивого торканья сменилась на умеренную влажность. Наконец, нескладёха утвердилась до конца, выпрямилась и с удручающей флегмой посмотрела на меня.

— Ну и что ты сидишь как на именинах? — в сердцах спросил я и, не дожидаясь вразумительного ответа, объяснил: — Качайся давай, вверх-вниз, вверх-вниз, — показывая на всякий случай руками.

Девица понятливо кивнула и стала неторопливо двигать тазом, при этом выглядя совершенно глупо как пельмень в варенье. Я же закинул руки за голову и принялся отдыхать, изредка поглядывая на барышню. Поначалу ёрзала она так, словно выполняла нудную, но неотвратимую работу; её плотные груди с бледными вялыми сосками равномерно покачивались, действуя в некотором смысле гипнотически, но вдруг девица ахнула нежно, стала прикрывать глаза, покусывать губы; соски её начали розоветь, пошли пупырышками, а потом и вовсе заалели и вздулись шишечками; живот затрепетал в мелкой дрожи. Она запрыгала судорожно, стала сбиваться с ритма, так что пришлось мне достать руки из-под головы и взять её укротительно за прохладные гладкие бёдра. Но это не помогло. Тогда ничего не оставалось делать, как только ловким антраша поменять диспозицию, опрокинув барышню на спину, и взять инициативу в свои руки или в чего там ещё. Перемена мест слагаемых споро принесла приемлемый и симпатичный результат.

Повалявшись немного в размякшем состоянии на тёплом упругом организме, я нехотя слез с него. Девица тут же вскочила, достала из комодика полотенце, протёрла мне где надо, потом принялась с наивным бесстыдством за себя. Но мне уже было не до этих эротико-гигиенических демонстраций; я отвернулся к стенке и бесповоротно заснул.

В которой для героев начинается военный поход.

Пробудили меня чьи-то вкрадчивые, но между тем настойчивые прикосновения. С невнятными чертыханиями я разлепил глаза и повернулся. Эфеб робкого вида испуганно глядел на меня и, не переставая, теребил за плечо.

— Ну чего тебе? — хрипло поинтересовался я.

— Пора вставать, господин, скоро вам выступать, — уважительно прошептал паренёк. — Я умыться принёс.

— Который час? — спросил я, зевая судорожно.

Эфеб пожал плечами, а потом неуверенно ответил:

— Рассвело уже…

Я повернулся на спину, потянулся, покряхтел для порядка, затем со стенаниями слез с лежанки, перевалившись неуклюже через сонно завозившуюся девицу, нашёл разбросанную небрежно одежду, оделся до пояса. На столике стоял широкий таз. Эфеб с готовностью приподнял кувшин, полный воды. Я подставил руки под струю, стал плескать в лицо. Эфеб поливал крайне неудовлетворительно, то промахиваясь, то невпопад. Я строго посмотрел на него; пацан не будь дурак внимательно глазел на тугой девицын зад, вольнодумно повёрнутый всеми своими пышностями к нам.

— Чего уставился-то? Мал ещё, — для порядка прикрикнул я, растирая как следует шею.

Эфеб недогадливо уставился на меня, потом словоохотливо пояснил:

— Да вот, смотрю: вроде зажило всё. Её дней десять назад выпороли за то, что на хозяина в бане кувшин с кипятком опрокинула.

Я хмыкнул, представив подобные порядки у нас на Родине, и напоследок велел пацану вылить остатки воды мне на спину, отчего случилась на полу изрядная лужа. Затем я тщательно вытерся поданным полотенцем, завершил экипировку и, поглядев на прощание с некоторой даже ностальгией на разнеженно располагавшуюся барышню, вслед за пацаном вышел из комнаты.

Привели меня на небольшую терраску, выходившую в скромный садик, где находился стол с лавками, а так же несколько коллег. Рядком сидели Боба с Серёгой и то ли ели, запивая, то ли пили, закусывая; выглядели они при этом достаточно бодро и совершенно непринуждённо, что нельзя было сказать о зелёном как старорежимная трёшница Лёлике, притулившемся сбоку, и видом своим напоминавшем плюшевого мишку, страдающего аллергией на любезный его сердцу мёд. Он тёр под очками заплывшие глаза, стонал невнятно, кисло морщился и с трудом цедил из чаши молоко.

— Ну как?… — жизнерадостно поинтересовался у меня Серёга и добавил в рифму: — Все ништяк?

Я хотел ответить, но лишь раззевался на полчаса.

— Давай, махни мальца, оживёшь! — предложил Боба, бултыхая початой амфорой.

Я покачал головой, оглядел стол и, обнаружив ёмкость с водой, выхлебал из неё за раз чуток меньше литра, потом присел за стол. Есть особливо не хотелось, как это и бывает с недосыпу, но по инерции я взял с блюда кусок окорока, совместил с куском лепёшки, организовав сандвич, и стал лениво жевать, поглядывая в сад.

Лиловая тень от дома протянулась далеко, окутывая пыльные акации, выглядевшие оттого серо и расплывчато; лишь верхушки редко стоявших поодаль кипарисов были уже вызолочены солнечными лучами и радовали оптимистичной палитрою; между ними виднелся соседствующий холм, где среди густой тёмной зелени и синих теней розовели плоские крыши с торчавшими кое-где мраморными фигурами и вазообразными прибамбасами. Небо было затянуто сизой дымкой утреннего марева; не успевшие как следует разгуляться птицы щебетали приглушённо и вразнобой. Было достаточно свежо, отчего пришлось то и дело ёжиться.

Из дома послышались торопливые шаги и рассерженные крики:

— Так что ж сразу не сказал, что завтрак!…

На террасу поспешным скоком вынесся Раис, мгновенно оценил обстановку, плюхнулся на скамейку и одним ловким движением сгрёб все наличные миски и тарелки к себе.

— Ну как? — спросил Боба и у него.

— Всё путем, — невнятно ответил Раис, пытаясь откусить побольше.

На террасе появился ведомый рабом Джон. Шёл он с трудом двигая ногами и спотыкаясь, что было неудивительным, так как глаза наш коллега предпочитал держать закрытыми. Раб подвёл Джона к столу и отступил назад, с интересом исследователя наблюдая за его дальнейшими действиями. Джон на ощупь нашёл скамью, уселся, на миг разлепил глаза, посмотрел на нас как сомнамбула и, положив руки на столешницу, рухнул на них головой, захрапев тут же.