Алекс Коста - Вавилон и Башня

– Ну что, готов к настоящей рыбалке, сын? – улыбаясь, теребит чадо по затылку.

– Готов, папа! – и показывает целое ведро мелких рыбешек, самое то для наживки.

Почему-то стало нестерпимо больно за этого парня. В свои двадцать шесть – тридцать лет он уже развалина. Больные ноги и спина, дряблые мышцы, серое землистое лицо. Сколько же вокруг таких измордованных созданий! Таких же, как он. Тоже, по ходу, попал в «унитаз заготовок», вот его и смыло.

– Буду, – и я протянул охраннику мятую купюру. – Господи, господи… – в голове заиграли какие-то вспышки.

Парень из Рязани что-то пытался мне сказать. Вроде: «Я не там… я не там… я не там…»

– Да, не там… совсем не там, – согласился я, посмотрев на него с жалостью и представив его тело, смываемое в канализацию, облипшее всякими нечистотами. Раньше я смотрел на таких, как он, с ненавистью и пренебрежением. – Господи…

Рядом с рязанским детиной стояла полка с какими-то банками. Цвета десятка этикеток сливались в одну мерзкую картину нечистот. В этот момент особенно хотелось уничтожить все это. Все, до основания. Каким бы это основание ни было.

Одна банка выделялась, с краю на полке. Большая, больше остальных. С ярко-красной надписью «Братик-томатик». Этот «братик-томатик», его уродское лицо в виде помидора, вроде как подмигивал мне, говорил, мол, «давай, давай, надо отмыть их всех»! И рязанский детина, на фоне этой мишуры и «братика-томатика».

В голове зашумело. Видимо, от водки. Я закрыл лицо руками. Заплакал.

– Э…э… мужчина, – прошло сколько-то времени. Кто-то тормошил меня за плечо. Это опять был он, парень из Рязани.

– Почему? – спросил я его.

– Я по-другому не мог, – ответил он.

– Почему? Зачем ты таким стал?

– Так получилось.

– Но почему, почему, почему… почему так получилось?!

Кажется, потом я заорал во все горло, и мне стало легче.

Я протянул еще какую-то купюру из пачки. Наверное, крупную, потому что он сразу ушел.

Господи… почему они все такие? Уродливые, тупые, больные, несчастные, ненастоящие, не на своем месте! Как будто была лужайка травы, а потом кто-то взял и срезал большой пласт, перевернул его. И там, где бушевала зеленая сочная трава, теперь торчат комки земли с обрезанными мертвыми корнями. Трава лежит под ними, под этими комками. Гниет, жухнет, умирает, в ней копошатся червяки. И все только потому, что кто-то перепутал порядок. Надо было вернуть срезанный пласт на обычное место, а не переворачивать. Тогда б он прижился, снова рос, блестел здоровой зеленью, давал кислород, не гнил бы так…

– Эээ… молодой человек, – раздался уже другой голос. Я достал еще какую-то купюру из пачки и протянул. Ответного движения не последовало. – Не, не… вы не поняли, мне не нужно. Я хочу вам помочь.

Я поднял глаза и увидел мужчину южной наружности, с темными редеющими волосами и недельной щетиной. Понятно. Наверное, владелец магазина.

– Чем помочь?

– Вот, возьмите, – и он протягивал одноразовую тарелку, на которой лежали какие-то завернутые куски. Показалось, смотанные бинты. Как будто обмотали отрубленные фаланги пальцев. Или их отрубили уже замотанными.

– Нет! Нет, нет… – я понял, что это могут быть пальцы «последнего солдата». – Нет…

Потом, приглядевшись, дошло, это долма или что-то в этом роде. Я выпил еще из бутылки, где-то краем сознания оценив, что во мне почти пол-литра водки, и закусил одним из «бинтов».

Поднялся, пошел к выходу.

Рядом была река, такая же испорченная, как и все вокруг. Когда-то она, наверное, была не такой. Пока ее не перевернули вверх дном. Для чего-то, для кого-то…

Я снял ботинки, забросил их куда-то, закатал брюки по колено.

В ноги сразу врезались ошметки… может, стекла или чьих-то костей?

Интересно, ошметки были здесь или их принесла река?

Быстро вошел в воду. Подошвы обожгло, стало нестерпимо холодно, когда вода достигла коленей. Я понял, что могу не пойти дальше.

Надо упасть в воду сразу всем телом, чтобы уже не останавливаться. Так я и сделал.

Когда поплыл, то где-то посередине увидел льдину, небольшой, тонкий, замороженный осколок мутной прокисшей воды.

Надо доплыть до нее. Обязательно надо доплыть. Может, удастся забраться? А… дальше посмотрим…

Кажется, я действительно доплыл и теперь лежал на льдине, смотрел куда-то вверх, наискосок. Сначала было видно грязное небо. Как будто кем-то засиженное, как обои у гоголевского Чичикова.

Потом «небо наискосок» покачнулось. Может, льдина куда-то поплыла? К черту, я все равно не мог пошевелиться. Даже если бы меня положили на огромную кучу мусора, все равно сейчас никуда бы не сдвинулся, тело меня не слушалось.

Потом что-то перевернулось на сто восемьдесят градусов, я увидел опарышей, которые вывалились из башни-червя, они опять сидели под ней.

Вокруг веял песок монотонным потоком, звук песчаных завываний был похож на молитву мулы на минарете: «Ау-м-м-м…му-а-а-а…эму-ам…»

– Хватит! – закричал я и, кажется, зажмурился, но от этого только отчетливее увидел кривую башню-червя и ее опарышей.

«Надо еще раз прыгнуть, – понял я.

И прыгнул.

Кажется, это помогло. Я перестал что-то видеть вообще. Как будто серый пыльный занавес опустился.

Серое пыльное ничто. Ну, так даже лучше.

<���Место без географического наименования, 2100-е>

С каждым днем Мукнаилу становилось все хуже. Настолько, что он уже перестал реагировать на кляп, который засовывал ему Ульма, чтобы Мукнаил, как тот объяснил, не прикусил себе язык. А так хотелось прикусить! Мукнаила выворачивало, гнуло изнутри. Все тело болело, казалось, то расширяясь, то сужаясь во всем своем объеме.

Асофа не приходила, дистиллята не давали. Только Ульма что-то запихивал ему в рот, потом заливал много серой, дурно пахнущей жижи, которую почему-то называл водой, и тоже уходил, надежно вставив кляп. И Мукнаил лежал так на кровати, трясясь от судорог, озноба, жара и много чего еще.

Прошло еще несколько дней. Во всяком случае, так подсчитал Мукнаил. Его воспаленные веки пульсировали, почти как часы. Одно вздрагивание было равно одной секунде. И вздрагиваний таких Мукнаил насчитал уже сотни тысяч. Значит, действительно, прошло много дней.

В один из таких дней пришла Джин, села рядом с Мукнаилом. Хорошо, что ничего не говорила. Он с ужасом ждал, что раздастся ее скрипучий голос, как будто пронзающий насквозь. Но Джин просто молча сидела рядом, доставая из мятой пачки и закуривая одну за другой кривые скрюченные сигареты, выпуская то большие густые облака едкого дыма, то тонкие острые струйки. Мукнаил и так задыхался. А тут еще этот дым!

Наконец, когда «удары» его век перевалили за многие миллионы, пришла Асофа, потрогала лоб Мукнаила, капнула каплю. Сразу стало легче. Он даже смог немного вытянуться на кровати. Расправил ноги и руки, которые уже давно не чувствовал.