Алекс Коста - Вавилон и Башня

Когда неизвестный и очень неприятный во всех отношениях (Мукнаил не знал почему) человек ушел, он обнаружил, что под ним другое покрывало. Такое же отвратительное, мерзко-шершавое, но вместо грязно-серых вкраплений на покрывале была какая-то красная прострочка, которая не понравилась Мукнаилу еще больше.

Чтобы отвлечься, он попробовал вспомнить один из своих любимых образов – образ дороги, проходящей мимо высоких, идеально зеленых деревьев, по которой он шел, сжимая в одной руке большую соломенную шляпу, а в другой – две огромные сочно-оранжевые морковины с длинными пушистыми салатовыми хвостиками. Вместо слегка покачивающихся, пышных крон деревьев Мукнаилу представились какие-то пыльные, чуть ли не обгоревшие от неведомого огня, чахлые деревца. А вместо прекрасной моркови в руках оказались какие-то две тощие, жалкие морковки, к тому же чуть ли не гнилые.

Одна дорога осталась почти идеально ровной, с идеальным асфальтом, не совсем черным, слегка коричневатым, очень-очень мягким. Шаги Мукнаила по такому асфальту получались легкими и пружинистыми.

Правда, пока Мукнаил шел по этой дороге, ему становилось не лучше, как обычно, а хуже. Это, увы, отражалось на окружающем мире. Щебетание птиц прервалось, шаги становились все менее пружинистыми, морковины превращались в какую-то практически слизь, буквально вытекая из рук Мукнаила.

Дальше произошло самое страшное, что только могло произойти. Мукнаил не ощущал на подошвах гладкий мягкий асфальт – покрытие стало мерзким, шершавым. Мукнаилу все труднее и неприятнее было по нему идти. Как будто он надел коньки для льда и пытался ехать по песчаному полю, то зарываясь в поверхность, то скребя острыми лезвиями.

Мукнаил перестал вспоминать этот образ. Он открыл глаза и, хоть в комнате было достаточно темно, увидел свою правую ступню, высовывающуюся из-под гадкого покрывала.

Мукнаил смотрел на свои пальцы с лакированными ногтями, с тонкой белой каймой по краям. Очень расстраивало, что они покрыты этим жутким, с красной противной прострочкой, покрывалом. Но все равно это лучше, чем вспоминать идеальные образы, которые почему-то превращались в страшные и неправильные.

А все потому, что не надо выходить из облака! Не надо никогда и ни за что выходить из облака! Никогда, никогда, никогда, никогда…

– Никогда! – с какой-то даже гордостью прокричал Мукнаил. Это был, кажется, пятый день. Во всяком случае, еще один прошел точно, потому что пришла Асофа, чтобы капнуть ему из своего пузырька.

Асофа не придала никакого значения гордости Мукнаила, сказав свое удручающе-привычное:

– Все хорошо, все хорошо.

Наконец, Мукнаил выработал правильную последовательность действий. Сперва он вспоминал какой-то образ, но не погружался в него полностью, как если бы был в облаке. Он погружался по чуть-чуть. Потом намеренно отвлекался от образа, смотрел на пальцы правой ноги. Потом опять чуть-чуть погружался в образ, потом опять смотрел на пальцы. Он даже хотел еще смотреть на пальцы рук или хотя бы одной руки, ведь так было бы проще удостовериться, что что-то идеальное по-прежнему существует, к тому же они ближе, чем пальцы на ногах.

Однако для этого следовало сильно наклонять голову, что в ситуации Мукнаила было очень больно, шейные мышцы болели больше остальных.

Так он и проводил все время, то погружаясь в воспоминание какого-нибудь образа, которое, конечно, было в сотни раз не такое идеальное, как сам образ, то глядя на свои пальцы и ступни, стараясь убедить себя в том, что у него осталось что-то от прежнего Мукнаила.

Но Джин и это разрушила. Даже это умудрилась испортить. Пришла в следующий раз с зеркалом. Небольшое зеркало, конечно же, тусклое и мерзкое, еще и с облезшей ручкой, как и все предметы, которые Мукнаил здесь встречал. Даже такое зеркало открыло Мукнаилу страшную правду. Все дело в том, что, когда Джин направила на Мукнаила этот гадостный предмет, предварительно чего-то покрутив со светом, чтобы его стало больше, Мукнаил увидел не свое прежнее лицо с короткими, едва выбивающимися каштановыми волосами. Нет, он увидел свое лицо (он его узнал, в этом была хоть капля облегчения), но оно выглядело помятым, опухшим, заскорузлым. И это его настоящее лицо! Его настоящее лицо портится! И портится очень быстро!

После этого Мукнаил перестал смотреть на пальцы правой ноги, боясь, что в следующий раз они уже не будут такими, как раньше. И больше никогда не будут.

– Больше никогда! – хотел прокричать Мукнаил, когда Асофа в следующий раз капнула ему каплю дистиллята. Но получилось опять что-то странное. Что-то вроде «бокогад».

– Что? – переспросила Асофа.

– Бо-ко-га… – уверенно повторил Мукнаил. Ему даже хватило сил на то, чтобы закрыть лицо руками. А когда он их убрал, увидел то, что больше всего не хотел видеть, даже по сравнению с Джин, ее дрянными одеяниями и гадкими сигаретами.

Мукнаил увидел свои ногти на руках. И они… были неидеальными, как он того и боялся. Не совсем ровными, не совсем гладкими.

«Ну, все!» – понял Мукнаил и совсем отстранился от происходящего вокруг.

Он больше не вспоминал свои прежние образы, тем более не смотрел на ногти, ни на ногах, ни на руках. Хотя, если б даже и захотел, не получилось бы, руки Мукнаил мог поднять только после капли дистиллята. Но после капли дистиллята он мог выбирать между тем, чтобы что-то прокричать, хоть сколько-нибудь связное и громкое, и тем, чтобы поднять руки. Мукнаил выбирал прокричать. Где-то в глубине своих образов он надеялся, что облако проникнет и сюда, в этот жуткий подвал, что его услышит или увидит инструктор Жаб и незамедлительно спасет, а значит, Мукнаил снова сможет нормально двигаться и даже ходить. Правда, по прошествии стольких дней без био он вряд ли сможет скоро стать полноценным участником облака.

Наконец, в какой-то из дней, когда пришла Асофа, Мукнаил ничего не прокричал. Он понял, что здесь, в этом жутком подвале, его никогда не увидит и не услышит ни инструктор Жаб, ни Розевич, ни даже смышленый Клаца. Никто не услышит. Поэтому Мукнаил молчал. Просто лежал и молчал. А когда Асофа поднесла маленький пузырек со свисающей каплей дистиллята, который должен был хоть на какое-то время разогреть тело и мысли Мукнаила, он даже не открыл рот.

– Кажется, готов! – прокричала куда-то в пустоту Асофа.

Тот, кому она прокричала, ответил не сразу, но ответил:

– Зови Джин, чего уж там!

Мукнаил был на грани безумия.

Он увидел перед собой образ большого черного пуделя с красной повязкой на одном глазу. Как будто пудель был пиратом, и, хоть его шерсть гладкая и вьющаяся, повязка, кажется, пропитана кровью. Складывалось ощущение, что пес потерял свой глаз недавно, поэтому из-под повязки до сих пор сочится кровь.