Оксана Щербатая - Мой отчим - советский пенсионер

Но соседка оказалась не лыком шита: проследила, что муженёк "шастает" к Владлене, — и не стала на своей улице скандал поднимать. Нет, она пришла ругаться прямо на работу к мужниной любовнице, и такое тут несла! Оказывается, она кучу компрометирующего компромата на нашу начальницу "накопала": Владлена наша — член партии, — это раз; и еще "замша" оформила сторожами на почту свою мать-пенсионерку и второго мужа матери, деда Коваля, — это два. Но суть в том, что мать ее сторожить не ходит, за обе ставки пашет дед Коваль, — так и дежурит по две ночи подряд из трех (на третью ночь сторожить приходит Марфа Ивановна, мать Польки), но работать на две ставки запрещено! При желании, разъяренная соседка вполне способна найти свидетелей, способных подтвердить, что дед Коваль на две ставки "пашет" в нарушение советского законодательства. Но не это — главный аргумент шантажа: основное то, что родственники не должны работать в подчинении у другого родственника на одном предприятии, чтобы не было никаких родственных "сговоров". То есть Владлену даже привлечь могут, или административно её можно наказать уж точно… Но для соседки цель наказания Владлены не стоит, для неё главное — чтобы муж изменять перестал! Боится она, что обеспеченная Владлена Карповна перетянет ладного мужика к себе, — вот и поставила вопрос ребром: или Владлена расстаётся с ее мужем, или она "идёт в органы"… А что страшнее можно представить, чем само слово "органы"? Словом, вышла соседка, дверью хлопнув, чуть зазевавшейся Вальке лоб не разбив, — гордая и успокоенная, оставив нашу обычно строгую и "непробиваемую" руководительницу рыдающей, как дитя…

Эти-то досужие сплетни помогли рабочий день скоротать быстрее обычного: в пустых разговорах время промелькнуло незаметно… И вот уже я поворачиваю ключ в двери родителей… вначале я ушла от них в шесть вечера, сказав, что "иду по делам", — мама загадочно улыбалась, видимо, бабушка ей намекнула на мое мифическое свидание, — потом я долго и упорно целый час гуляла по магазинам. На улице уже стемнело к семи часам, когда я вернулась в темный дом и начала обыск.

Вначале розыски мне никаких результатов не дали: вообще ничего я не нашла: ни паспортов, ни сберкнижки, ни метрики дяди Семёна, ни его военного билета, или что там у него имеется. Абсолютно ничего! Везде смотрела, где можно было. Ноль. Ни в ящике для белья, ни в карманов пиджаков и рубашек, ни в портмоне отчима, — лежавшего демонстративно на прикроватной тумбочке вместе с малой толикой денег, — ничего, пусто. Совсем я отчаялась… И в этот момент Матвей размявкался, заявил о своих естественных потребностях, пришлось идти за ним убирать кое-куда, — дело житейское… Неожиданно мне пришла нехорошая идея: заглянула я в одно мусорное ведро, — у нас их два: одно для "грязного" кухонного мусора и Матвейкиных "потребностей", другое — для "чистого", не скоропортящегося мусора типа прочитанных журналов, ненужных вещей, старых исписанных бумаг. Если "грязный" мусор мы каждый день выносим, то "чистый" мусор стоит по месяцу: иной раз из него журналы назад вытаскиваем, вновь читаем и снова в мусор кидаем.

И вот вздумалось мне туда залезть… зачем? — сама не знаю…

В ворохе ненужных бумаг и обрезков тканей, оставшихся от шитья нового сарафана для меня, ничего интересного не было, но я честно перевернула ведро вниз тормашками и принялась ворошить мусор. И нашла! Огрызок письма со штемпелем Котельниковского района Сталинградской области. Письмо было адресовано отчиму, причем именно на домашний адрес "родителей". Написано оно явно было человеком небольшой грамотности: почерк нечеткий, колеблющийся, с наклоном в разные стороны. Так пишут либо недоучки полные, либо… пьяницы глубокие! Скорее, верна последняя мысль, почему-то явилась мысль…

Письмо целиком не сохранилось, но из обрывков текста я поняла, что в ноябре некий Василий Герасимович уедет отдыхать в далёкий и ему "незнаемый" Железноводск, — волею судеб ему досталась путёвка в санаторий. Потому-то он и пишет это письмо на оставленный Семёном Васильевичем адрес, что в определенное число ноября не сможет по известной им обоим бумаге получить определённую законную сумму денег, причитающуюся отчиму. То есть Семёну Васильевичу придётся самолично явиться в ту организацию, в которой и осуществляется выплата ему денег, о чем некий Василий Герасимович его и уведомляет загодя… Заканчивалось письмо уверениями в почтении и пожеланиями здоровья, — в довольно грамотных выражениях, но совершенно невозможным почерком написанных, — явно человек — жуткий выпивоха…

Итак, что же я имею в результате "шмона"? Ничего, кроме вот этого жалкого обрывочка письма, из которого, опять-таки, ничего криминального не следует. Просто отчиму нужно явиться куда-то в Котельниково за какими-то "законными" деньгами. И что из этого? Может, кто-то, с его предыдущего места жительства, откуда-нибудь из Караганды, — ему должен крупную сумму денег, и высылает её постепенно, малыми частями, — длительное время. Это возможно, но вопрос: зачем деньги посылать в Котельниково, если отчим живёт в Сальске? Это для меня загадка… Но, думаю, из тона письма могу сделать вывод, что ничего сверхкриминального в этом нет. А, может, просто знакомый должник дяди Семёна живёт в Котельниково или приезжает туда регулярно, и отдаёт свой долг знакомому дяде Семёна, а тот уже передает каким-либо образом деньги отчиму… Но почему тот человек просто не может слать деньги, в виде почтовых переводов, на адрес дома родителей? Вдруг тот человек — "нехороший", и отчим боится ему указать наш адрес? Мысль меня заинтриговала. Но как мне узнать больше подробностей?

Решено: если удастся проследить за моментом отъезда дяди Семёна в Котельниково, — мне стоит поехать, незамеченной, за ним следом и, на месте уже разобраться в непонятной ситуации…

Потянулись дни. Отчим все болел, ехать как будто никуда не собирался. Я уже было решила, что он совершенно не воспринял сведения из прочитанного мною письма как указание к действию, но я ошибалась… Прошло дней десять после моего "обыска" квартиры родителей, и Семён Васильевич куда-то засобирался. Причём, в отличие от своей всегдашней манеры, таиться не стал: заявил маме, что уезжает в понедельник рано утром, часиков этак в пять-шесть, но уже вечером обязательно вернётся. Мама вскричалась, как грузинская плакальщица, — видели мы однажды "такое" близ Гори, как плакала женщина-грузинка, так, словно небо рухнуло на землю, — наверное, у неё горе случилось. Но и мама сейчас голосила почти так же, словно по покойнику плакала. Дядя Семён даже рассердился на неё, — он ведь заранее решил предупредить об отъезде, чтобы мы не волновались, а мама ведёт себя как маленькая… Но маму понять можно было: дядя Семён собирался ехать на машине, а ему же зрение напрягать категорически запрещено! Мама вся перепугалась, что он может перевернуться в дороге, почувствовать себя плохо, стать виновником аварии… Он только рукой махнул, словно хотел сказать, до чего все женщины — глупы… И заявил, что едет на Маныч. Мама вновь недовольство проявила: какой Маныч поздней осенью, почки морозить? Сидел бы себе дома, ставни резные выпиливал, — у дяди Семёна обнаружился талант резчика по дереву… А еще он, оказывается, рисует акварели дивные…