Юрий Семецкий - Poor men's judge [СИ]

— Не увидел, это точно, — согласился Вояр. — Но просчитал заранее. И кое-что подготовил. Если бы не он, меня бы уже не было.

— Теперь я хочу услышать, что бы ты ответил замполиту, если бы вопрос был задан по-человечески?

— Что информацию, влияющую на боеспособность, необходимо доводить до личного состава в части их касающейся, максимально быстро, обеспечивая длительно действующие психологические эффекты. Что и было исполнено.

То, что этого не сделала служба офицеров — воспитателей, говорит лишь об их служебной халатности. Или тотальной некомпетентности. По закону этот момент — на исключительное усмотрение трибунала, поскольку последствия от некомпетентности и халатности при выполнении боевой задачи — сходны.

Генерал тяжело вздохнул, покатал желваки на скулах, и, будто на что-то решившись, спросил:

— Вспомни, кто ты по военно-учетной специальности?

— Артиллерист. Как и любой математик, закончивший в университете военную кафедру.

— А служишь?

— В батальоне охраны.

— Особо режимной части, — продолжил генерал. — Не наводит на размышления?

— Недостаточно информации, — тут же ответил Вояр. — Случайных людей здесь нет. Так или иначе, чтобы сюда кто-то попал служить, на человека должен быть составлен специальный запрос.

Потом — проверка, которую далеко не все проходят. Так что, как я здесь оказался, представления не имею. Хотя, теперь, пожалуй, понятно. Вы же и распорядились.

— Угадал, Витя.

— А то, что у меня могут быть какие-то свои планы, не думали?

— Не о том спрашиваешь, — отмахнулся Рябцов. — Как молодого и дикорастущего, да еще с идеями, назначаю тебя командиром сводной тактической группы. В соответствии с полученными из главка указаниями. Проще говоря, усилишь караул.

Что тут скоро устроят соседи, осознаешь?

— Отчетливо. Радует только то, что мохнатых на один рывок и хватит. Но он будет. Вы, случайно, не получили указаний тихонько уступить?

Крылья генеральского носа слегка дрогнули. Рябцов в упор, испытывающее посмотрел на лейтенанта, демонстрируя, что он сейчас вообще-то решает, как следует отнестись к запредельно наглым вопросам сидящего перед ним юнца.

То ли счесть вопрос оправданным в силу сложившейся ситуации, и ответить. То ли выставить наглеца вон. С соответствующими последствиями.

Виктор встал по стойке смирно, демонстрируя спокойную готовность принять любое решение, и в то же время, показывая упрямую уверенность, что вопрос — корректен.

Вздохнув, генерал жестом предложил Виктору сесть, и бесстрастно сказал:

— Нет. Не получал. Несколько не тот профиль у части, чтобы сюда кого-то пускать. Их сначала на мобсклады отведут попастись, потом… Ладно, это «потом» тебе вообще ни к чему.

Запомни на будущее, надеюсь, пригодится: на запредельную мерзость чаще всего осторожно намекают. Дают, так сказать, возможность угадать зависшее в воздухе барское желание, которое просто неприлично озвучивать.

Однако, ты прав. Ситуацию создать руководство вполне может, поскольку замирение Автономии начнут ближе к осени. Почему так, понимаешь. Hе маленький!

Надеюсь, тебе не надо объяснять, что все сказанное должно остаться между нами?

— Понимаю — отчетливо. Разжевывать — не надо.

Генерал смотрел на Виктора, не поворачивая головы. А ведь он здорово пьет, подумал Вояр, разглядев воспаленные, с желтинкой белки. Так пьют, когда дерьмо подступает к глотке, а изменить ничего нельзя, можно только надеяться и пытаться создать ситуацию из ничего. Он же служака, он не видит простого и очевидного.

Но все-таки, силен мужик! Явно пил и ночью, и утром, а ведь трезв, и даже не пахнет от него.

Все кристально ясно. Рябцов уперся и категорически перестал понимать начальственные намеки. Ничего он не выполнит. И платить ему бесполезно, он не девка с панели, не перепродается. Генерал из касты… К тому же, пока не понял, что той касты уже не стало… Хорошо, что новые хозяева страны еще не поняли, что таких нельзя просить, ибо эти люди просто не понимают слов, окрашенных пастельными тонами детства. Да, пастельными, нежными такими. Хорошо все же Семенов писал, сочно.

— Зато они умеют выполнять приказы, — возразил внутренний скептик. — И если прикажут, сделают все что угодно — не стоит идеализировать служак. Они же все … деформированные.

— Но пока новая власть окончательно потеряет стыд, перестанет изъясняться намеками и надеяться на холуйскую инициативу, пока сформирует на местах надежный кадровый резерв, зазор по времени есть, — думал Вояр.

По спине лейтенанта пробежал тот особенный, знобяще-звонкий холодок, всегда сопровождающий момент, когда перед мысленным взором отъявленного авантюриста во всей своей многовариантной красе распускается, крылом жар-птицы расцветает веер сногсшибательных, захватывающих дух вероятностей.

Это вам не жалкая форточка Овертона, товарищи. Это — торная дорога в Новый Мир, открытая запредельной глупостью власть предержащих, если кто понимает. И что такого, что этот мир пока что существует только в воображении молодого авантюриста? Если он не сломает голову, вы тоже его обязательно увидите. Потом, когда вероятности обретут воплощение.

Как там говорилось: сегодня — рано, а завтра может быть поздно? Виктор чувствовал примерно то же самое, и был готов действовать немедленно.

— Вот и хорошо, — наконец, подвел итог беседы командир. — Проявишь себя нормально — получишь внеочередное звание и возможность активно поучаствовать в этом деле. Нет — на гражданку уходить придется с позором и через трибунал. Все понял? Готов рискнуть?

— Так точно!

Трибунал Вояра не интересовал от слова совсем. В отличии от собственного командира, он видел реально существующие вероятности. В их числе была и такая: сломать шею на взлете. Так что тогда трибунал? Правильно: мелочь, не заслуживающая упоминания.

— Задачу поставит начальник штаба. Свои соображения доложишь в письменном виде утром. Свободен.

— Есть!

Именно в этот момент описываемая в книге история начала раскручиваться по-настоящему. Художнику дали в руки кисть. Шахматист дорвался до доски.

Вояр получил в подчинение подразделение с широко, но неопределенно очерченным кругом задач.

Для того, чтобы понять армию, следует понять тех, кто там служит. Начнем с рядовых и совсем уж младшего командного состава, то есть срочников.

В описываемые времена, стараниями вдруг ставшей крайне демократичной прессы, ореол «школы жизни» мерцавший вокруг армии, сильно потемнел. В основном, служить пошли те, кто не смог или просто не захотел увернуться от загребущих ручонок военкомата.

Призывник был деморализован заранее, и, столкнувшись с дедовщиной, плохим питанием и уродами в офицерских погонах, принимал свалившееся на него, как стихийное бедствие, с которым бороться нереально. Пресса объяснила заранее, что ничего хорошего ждать не приходится. И люди видели: так оно и есть.