Алан Дар - Желтая пыль

Мы сразу выехали с отцом. Не было смысла тянуть. Мне было слишком плохо для того, чтобы изображать безразличие. Я видел, что и отцу было нелегко. Эта озабоченность ситуацией читалась в нем, в его мимике, в его движениях, в его интонациях. Видимо, все дело было в его чертовом малодушии и желании всегда выполнить свою роль на ура. Мамаша тут оказалась покруче его. Она без сантиментов перечеркнула все прошлое. Самка, животное. Таких как она не терзают сомнения, переживания; такие люди, они не склонны к самокопанию, анализу, рефлексии, все что их беспокоит — лишь насущные потребности, лишь выживание.

«Мы давали тебе шанс, Конни!» — говорил отец.

«Мы делали все что могли» — смотрел он на меня.

«Ты не оставил нам выбора» — успокаивал он себя.

«Не просри свою жизнь» — убеждал он меня так словно и сам сумел не просрать свою.

«Время беспощадно» — предупреждал он меня.

«У тебя все впереди» — уговаривал он самого себя.

У него все впереди, вот что он на самом деле думал. Выкидывая меня, он вытаскивал билет в новую жизнь, верил он. Выкидывая меня, он выкидывал и себя из прошлого и становился на пороге будущего, надеялся он. Но это, это чушь собачья. Нет ничего у него на горизонте — лишь неминуемое приближения конца. Ему не избавиться, не забыться, не скрыться от своей уже просранной жизни. И не я виной этому. И не Колин. Лишь он сам. Лишь его ложные установки. Лишь его ложные убеждения. Лишь его трусливая душонка. Даже вот эта его новая жизнь. Нет тут ничего смелого, нового, свежего. Это лишь бегство, трусливое бегство от призраков прошлого. Трусливое, вынужденное, тщетное бегство. Так что заткнитесь все вы, каждый, кто скажет, что это нелегко, бросить все в пятьдесят и начать жизнь заново. Вот нихуя. Нихуя это несложно. Несложно сменить болото на пока еще чистый водоем. Раз плюнуть, как уже задыхаешься от зловоний. Но они и эту новую жизнь засрут. Поверьте мне на слово. Куда бы мы не бежали, мы не сможем убежать от самих себя.

Я проскользнул в свою комнату. Я хотел побыть один. Лишь я и четыре стены. Только я и стены. Я не хотел ни Рика, ни кого-либо еще. Я вдруг оказался в этом мир совершенно один. Один, мать его. Отделенный от всего, от любой общности. Есть лишь только я и мир. Вот что такое свобода. Я ощутил эту свободу внутри себя. Она волновала меня и пугала. Очень страшно осознавать свою отделенность от привычного мира, от мира,. который казалось является частью тебя. Страшно осозновать, что как ни крути, мы все равно одни, каждый из нас один даже когда ты обнимаешь своего новорожденного ребенка, или целуешь любимую супругу в пятидесятилетнюю годовщину свадьбы, или находишь единомышленников и дышишь с ними в такт. Ты все равно один. Один. Я вдруг осознал это в полной степени. Осознал это бремя свободы, бремя одиночества. И это осознание просто снесло мне бошку.

Машина отца исчезла за поворотом.

«Прощай отец» — сказал я.

«Прощай мать» — крикнул я.

В тот момент я понял, что нет дороги назад.

Верить или нет. Ваше право. Я человек конченный. Меня уже ничего не спасет. Меня не вытащить из дерьма, в котором я очутился. Не отмыться мне от него, не отделаться. Словно вторая кожа, приросло оно ко мне. Есть ли в этом какой-то высший божественный промысел или же это просто напросто стечение обстоятельств, я не знаю, да и не надо оно. Единственно, что для меня очевидно — я оказался на периферии добропорядочного мира. Я чужд этому миру, равно настолько настоль он чужд мне.

Я не помню, сколько я просидел в одиночестве в комнате. Я слонялся от стены к стене, от мысли к мысли. Я пялился в окно, словно надеялся найти ответы на мои вопросы там, в этом торжестве лета, в этой зеленой листве деревьев, которую трепал легкий ветерок, в этих солнечных лучах, бегающих по вчерашним лужам и бесцеремонно врывающихся в окна, в этом воздухе, пропитанном теплом и ожиданиями лучшего, в этом безоблачном небе, добродушно взирающем на нас со своих неосязаемых высот.

Раздался стук в дверь. Я знал, что это был Рик. Мой добрый друг Рик. Единственный человек, которому я был важен. Я открыл дверь. Рик смотрел на меня в упор. Господи. Видели бы вы этот взгляд. Рик все понял. Рику не нужны были мои объяснения, рассказы. Он и так знал все. Рик. Я бросился ему на шею. Я прижался к нему что было силы, так словно хотел понять — реален ли он, материален ли. Я не знаю, что на меня нашло. Я не хотел выпускать его из своих объятий. Я чувствовал, что Рику было неловко. Его смущали эти объятия, его смущало мое горячее дыхание у него на шее, на его загорелой, длинной шее, его смущали мои руки у него на спине, мои пальцы, которые впивались ему в спину. Но он стоял там. Он не швырнул меня, не оттолкнул. Он стоял там, принимая меня.

«Я люблю тебя, — сказал я, — как же сильно я люблю тебя».

«Я тоже люблю тебя, Конни. Все будет хорошо» — Рик потрепал меня по волосам.

Впереди у нас было целое лето. Целое лето для нас двоих. Целое лето для меня и Рика.

Это было отличное время. Мы болтали целыми днями, делились планами и надеждами. Последнее лето Рика в школе. Следующим летом, Рик уже пустится в свободное плаванье.

«Я сразу же метнусь в Голливуд» — говорил он и был уверен в том, что все сложится непременно удачно. Он в мельчайших подробностях рассказывал мне о своем пути к успеху, об ожидающих его славе и деньгах.

А я, я страшно ревновал. Я не хотел отпускать Рика. Ведь что же тогда останется мне?

«А что делать мне?» — спрашивал я и отворачивался от него.

«Не дури» — Рик, как обычно, трепал меня по волосам и улыбался. Своей самой честной и искренней улыбкой. Своей беззаботной улыбкой. Мне никогда не удавалось так легко улыбаться. И я дал себе еще одно обещание — научиться улыбаться также беззаботно как Рик. Полностью растворяться в этом минутном счастье, не думаю ни о том, что до, ни о том, что после. Просто ловить момент, как говорил Рик.

«Главное, ловить момент, Конни. Ты должен научиться этому. Если бы я так как ты фиксировался на всем, что меня окружало всю мою жизнь, я бы давно свихнулся, понимаешь? Вот сейчас тебе кайфово? Так думай об этом. Нет. Даже думать об этом не надо. Просто наслаждайся этим моментом. И так каждый день. Каждый час. Каждую минуту. Каждый год и каждую неделю в году. Это меняет жизнь. Поверь мне» — мы валялись на траве и пялились на небо.

«Усек?» — Рик повернулся ко мне.

«Усек» — я повернулся к нему.

Черт. Как же нам было хорошо. Я уже и думать забыл о родителях, о том, как они вышвырнули меня, о том, как они нечестно взяли себе право на второй шанс. Черт с ними. Кстати, к концу лета, и от моих тиков не осталось и следа. Словно и не было их никогда. Меня не тянуло ни к дневнику, ни к ручке. Я не помечал ничего, и старательно следовал совету Рика ловить момент.