Алан Дар - Желтая пыль

Первая половина наступившего учебного года была спокойная, без особых происшествий. Мы с Риком не расставались. Это ведь был его последний год в школе, и я пытался урвать каждую секунду с Риком авансом, наперед, так, чтобы было что смаковать в унылые дни, когда Рика уже не будет со мной в этом привычном до тошноты школьном дворе.

Родители продолжали исправно высылать мои ежемесячные карманные деньги. Школьный психолог не без гордости отмечал, что мое психоэмоциоанальное состояние стало гораздо лучше.

Жизнь, казалось бы, налаживалась. Рождественские каникулы я провел в школе, с Риком. Рик ни о чем не мог думать, кроме как о своем скором выпуске и все расписывал планы на свою взрослую жизнь. Я тоже, как ни странно, осмелел и даже время от времени предавался мечтаниям вместе с ним. Но так как у меня не было ни четких убеждений, ни желаний, я подхватил идею своего друга покорить Голивуд и представлял себя эксцентричным сценаристом. Рику эта идея очень понравилась. Мы твердо решили работать вместе и даже написали одну коротенькую пьеску о наших школьных буднях.

Рик в это время стал сходить с ума по Сальвадору Дали. И даже отрастил себе жиденькие усики. Он все меньше общался с другими учениками школы и вел себя нарочито вызывающе и странно. Он говорил, что воспитывает в себе гения, как Дали. Как-то в столовой, во время ланча, Рик поцеловал меня на глазах у всех. Видели бы вы лица остальных учеников. Сказать, что они прихренели — ничего не сказать. Джо Би, школьный авторитет, смачно сплюнул и демонстративно вышел из столовой в сопровождении своей верной свиты. Рик хохотал, а я пытался запомнить вкус его губ. Как ни крути, за Риком еще держался авторитет прошлых лет, а я чуть было не отхватил пиздюлей. Гомофобия, в среде таких отморозков как мы, дело привычное.

Остаток дня я просидел в школьном дворе, чуть не окоченев от холода. Весна, хоть и была в самом разгаре, но вечерами скупилась на свет и тепло — едва солнце заходило за облака, температура сразу падала. Я смотрел вниз на землю, разглядывая травинки вечнозеленого газона и пытался сосчитать сколько их лежит между двумя моими ногами. На самом деле, мне было плевать как на травинки, так и на их количество, я просто пытался занять свою голову чем угодно, лишь бы не думать о том поцелуе. Я был в смятении, я не мог объяснить себе ни поцелуй, ни свою реакцию на него. Я помню как Рик рассмеялся, когда Джо Би вышел. Как губы его растянулись, обнажив длинные крупные зубы, покрытые легким желтоватым налетом, как грудь его затряслась в смехе, его худощавая, узкая грудная клетка, к которой так часто хотелось мне прижаться, как плечи его, острые, вздернулись вверх, как шея его вытянулась, откидывая назад голову и как заходил кадык под его натянутой смуглой кожей — мне так хотелось прильнуть к этой коже, и вдохнуть ее запах оливкового цвета. Он смеялся. Пока я старательно сдерживал себя, пока я закусывал себе губы и крепко стискивал зубы, пока я пытался пялиться куда угодно, только не на него.

«Черт, какой же я идиот» — я драл пальцами траву, машинально, резко и быстро, так что пару раз даже порезался тонкими ребрами травинок.

«Конни, ты что забыл, сегодня парад планет!» — Рик бесцеремонно уселся рядом со мной, не сильно переживая о том, нужно ли мне его общество. Таков уж Рик, он свободен в своей непосредственности. Он лишен этой идиотской привычки думать за других и мнить себя, если не идиотом, та занудой.

«Ты не окоченел тут сидеть? Вставай давай!» — Рик не обращал внимание на то, что я молчу, на то, что я подавлен. Он уже привык видеть меня в себе, сосредоточенного на внутренних демонах. Мне с трудом удалось оторвать свою задницу от травы — я нехило отсидел ногу. Рик возмущался, он говорил, что если я не поторплюсь, мы не успеем как надо подготовиться к параду планет, «сигареты, чипсы, все как обычно, в общем». Я же волочился, крепко вцепившись пальцами ему в рукав и пытался понять, значит ли тот поцелуй для Рика столько же, сколько он значит для меня?

После этого вечера, я старался не думать о поцелуе, да времени особо не было. Рик фонтанировал идеями и мы в каждую свободную от учебы минуту предавались творчеству. Мы написали с десяток пьесок и я был убежден, одна из них да выстрелит. Рик старательно собирал себе портфолио и решил, что сперва попробует устроиться в какой-нибудь альтернативный театр, с интересным, нестандартным репертуаром. Я не сомневался, что все у него получится и добросовестно придумывал все новые и новые истории для своего лучшего, единственного друга.

Остаток учебного года пролетел как одна неделя. Я даже не успел заметить, как деревья обзавелись свежей упругой листвой, как утро стало приветствовать меня пением птиц, а лицо мое приходилось мыть чудь дольше обычного — в воздухе стояла привычная для тамошнего лета пыль и за день успевала глубоко въесться в кожу.

За пару недель до отъезда Рика время словно остановилось. Дни тянулись бесконечно. Мы оба пребывали в состоянии нервной нетерпеливости, состоянии, которое так часто предшествуют новому. Хотелось,. чтобы все уже решилось. Чтобы Рик уехал, а я остался. Ожидание становилось невыносимым.

Погода стояла чудовищная — солнце пекло с утра и до самого вечера, так, что на улице невозможно было находиться. Вечером, когда оно наконец исчезало, все обитатели школьных корпусов вываливались на улицу, в надежде остыть в вечерней прохладе и вдохнуть порцию свежести, но, уже через какие-нибудь десять минут, вновь скучали в своих комнатках — вечерняя духота казалась мучительнее дневного солнцепека. Духота, эта тяжесть, это бремя воздуха, ощущалась физически — так бывает перед ураганом. И вся природа несмотря на свое внешнее спокойствие, словно замерла, застыла, напрягла все свои мускулы и оголила все свои нервы в ожидании неминуемой стихии.

С каждым днем становилось все тяжелее и тяжелее. Мы разговаривали все меньше. Просто торчали вместе то в комнате, то во дворе, каждый предаваясь своим мыслям, своей печали. Я видел, что Рику было нелегко. Как бы он ни храбрился, ни красовался, что-то внутри щемило у него, что-то сдавливало его грудь, что-то мучило его — разлука ли со мной, страх ли перед неизвестностью или обычный мандраж — я не знал. И где-то в глубине своей души, где-то на подкорке своего сознания, не принимая этого тогда, пугаясь этого, я надеялся, что Рик все же страшится нашей с ним разлуки.

Наконец, настал день Х. Мы стояли с ним босиком на школьном газоне, разгоряченная солнцем трава приятно обжигала ступни, мы перепрыгивали с одной ноги на другую, не желая ни сесть, ни уйти — нас распаляли эмоции, мы пытались надышаться друг другом и наказать друг друга за эту разлуку. Последние силы, минуты перед неизбежным, апофеоз нашего ожидания — его необходимо было прожить вот так. И природа, словно слившись с нами в одно целое, тоже держалась из последних сил. Воздух стал неимоверно тяжелым. Казалось, что он давит на тебя снаружи и распирает тебя изнутри. Солнце неожиданно скрылось в потемневших облаках. Мы ждали такси. И каждая секунда ожидания становилась все темнее и темнее. Небо словно приближалось, опускалось на нас, все ниже и ниже, готовое в любой миг разразиться громом и избавиться от своего бремени, родить его, швырнуть его на наши головы и на наши дороги. Вдалеке, поднимая клубы дыма, мчалась машина. Мы поняли, что это такси Рика. У меня был последний шанс, сейчас или никогда, мне надо было, как воздух, как дыхание, необходимо было спросить у него о поцелуе. Мне было страшно и неловко. Трава быстро остыла, но я продолжал прыгать с ноги на ногу. Я постарался спросить так, между прочим, словно случайно. Спросить так, чтобы он ни о чем не подумал. Я тревожно поглядывал в сторону такси. Они должно вот-вот остановиться. Да, это было именно оно — желтое, пыльные — вечный свидетель разлуки. Я спросил Рика, когда он уже плелся навстречу такси, опустошенный своими переживаниями. Рик, остановившись, нервно рассмеялся. Так, словно я идиот, в такой момент, спрашиваю такую чушь. А потом, потом взгляд его смягчился. Он посмотрел мне в глаза, поправил впивавшуюся ему в плечу лямку сумки.