Алан Дар - Желтая пыль

«Гению позволено все» — он подмигнул мне и потрепал меня по волосам, так, как он всегда делал. Я обомлел. Я, словно вкопанный, словно мумия, словно статуя прирос к своему основанию, к земле. Я смотрел на него, пытаясь переварить его слова. Черт.

«Ты чего напрягся? Можешь расслабиться, видов я на тебя не имею» — Рик громко рассмеялся, заметив мое смятение. Я хмыкнул в ответ и отрицательно помахал головой, так словно, «какой базар, дружище, я и не думал об этом».

Клянусь, я был готов расплакаться как мальчишка.

Водитель уже выполз из такси, и, намекая на то, что пора бы двинуться, распахнул багажник.

«Ну что, я пойду» — Рик обернулся к такси и движением руки попросил водителя подождать.

«Угу» — мне с трудом удавалось сдерживать себя. Я опустил голову и пялился себе под ноги. Главное было не заплакать. Рик крепко обнял меня и дал обещания писать как можно чаще. Я не сказал ни слова и просто мычал, соглашаясь с ним. Я знал, если я открою рот, то непременно превращусь в сопливое дерьмо.

«Все будет круто, Конни» — Рик развернулся и быстро зашагал к такси. С минуты на минуты хлынет ливень. Я не поднимал головы. Я лишь слышал, как хлопнула крышка багажника, а потом, одна за другой — двери в такси. Автомобиль, громко взревев, затрещал по дороге. Я наконец осмелился поднять голову. Там, где еще две минуты назад стоял мой друг, остались лишь клубы желтой пыли и следы от колес. Такси, готовое вот-вот исчезнуть за поворотом, увозило моего друга, моего взрослого, уже совершеннолетнего друга в новую жизнь. Такси увозило Рика в новую жизнь. Я же оставался в старой. В одно мгновенье, поднялся сильный ветер и вслед за ним, словно боясь упустить момент, хлынул ливень. Мне хватило и пары секунд, чтобы промокнуть до нитки, до нижнего белья. Небо, словно новогодняя гирлянда мигало вспышками молнии. Пыль превратилась в коричневатую жижу, в грязь. Я побежал обратно к школе. Кеды мои вязли в грязи, готовые сорваться с моих ног и застыть в этой смеси пыли, земли и влаги. Ступни мои хлюпали в воде, доверху наполнившей тряпичные стенки обуви. Я бежал в школу, в которой меня никто не ждал и понятия не имел, как мне жить дальше.

Как и следовало ожидать, лето тянулось бесконечно долго. Длинные, жаркие дни так и ломились в мою комнату, они лезли во все щели, в прорехи между пластинами жалюзи, в оконные бреши. Солнце с раннего утро навязчиво ломилось в мой сон, пытаясь пробраться сквозь веки, сквозь одеяло. Как плотно я не завешивал окна, лето, эта себялюбивая выскочка, находило тысячи способов напомнить мне о своем присутствии.

Каждый день был похож на другой. Школа, со своими многочисленными корпусами погрузилась в приятную дремоту, сонливость торжествовала в каждому углу ее, в каждом ее обитателе. Даже дворник казалось меньше и медленнее катался на своей уборочной машине. Полупустые школьные коридоры выглядели заброшенными, осиротелыми, неопрятными, как ни вылизывала их наша уборщица. Даже самый роскошный дом, наверное, превращается в жалкое подобие жилища, если в нем не проживает человек. За человеком неотступно следует жизнь, какие бы разрушения и жестокость он с собой не нес.

Я все ждал весточку от Рика, но недели тянулись одна за другой, жаркий июль сменился душным августом, в школьном дворе прибавилось жизни — новеньких селили за месяц до начала учебы для адаптации, — а письма все не было. Я бы и сам ему написал, но кто ж его знал куда. Рик не оставил мне ни адреса, ни номера телефона. Я даже не знал как зовут его родителей и откуда он родом. Мне оставалось лишь ждать и надеяться на то, что Рик в погоне за своей новой блестящей жизнью, не позабудет черкануть мне хоть кратенькую записочку. Более того, меня раздирало любопытство — оказалась ли полезной, хоть одна из моих историй или же Рик, за ненадобностью, вышвырнул их в первый попавшийся мусорный бак, стоящий у выхода из очередного театра.

Родители впервые за год позвонили мне и прислали фото своего нового ребенка. Своего нового сына. Моего брата. Брата Колина. Нашего с Колином брата. Нашего с Колином нового брата. Голубоглазый, прелестный малыш с пухлыми щечками смотрел на меня с помятой фотокарточки — почтовый работник, видимо сложил конверт пополам нисколько не заботясь о том, что лежит внутри конверта. Я провел пальцем по этой длинной морщине небрежности — она разделяла фото на две части, ровно по линии шее малыша. Ровно по линии жизни малыша. Ровно посередине снимка. У моего брата, у моего нового брата были очаровательные ямочки на щеках. И все лицо его, ровно как и эти ямочки, было прекрасным и искренним. К фотографии прилагалось письмо, в котором родители сухо изложили мне краткую биографию своего нового сына — дату его рождения и его имя. Сэми. Я как завороженный смотрел на улыбающиеся глазки этого ребенка, на его вьющиеся светлые кудри, на его маленький, вздернутый к верху носик — курносый носик, такой же как у меня, на его ушки, оттопыренные, такие же как у меня. На веснушки, покрывавшие его нос — на мои веснушки. На его бровки, сложенные домиком — на мои бровки. На его коротенькие, едва заметные реснички — на мои реснички. Маленький Сэми был так похож на меня, что мне стало не по себе.

Я пытался написать родителям ответное письмо. Я долго подбирал слова, но так и не сумел подобрать нужные. В конце концов, решив, что «поздравляю» будет достаточно, я запечатал конверт и опустил его в почтовый ящик. Фотографию брата я приклеил скотчем на стену над кроватью. И каждую ночь, каждую длинную ночь, в которую я ворочался часами прежде чем погрузиться в сон, маленький улыбающийся Сэми смотрел на меня.

Мои сны — тревожные и обрывочные. Мои желания — невнятные и пустые. Я сам словно пустой и бесплотный. Не было ничего, чтобы заражало меня, волновало меня, увлекало меня. Ни одна идея, ни одна мысль, ни одно мечтание, ни одна амбиция — ничего не красовалось передо мной, ничего не служило спасительным маяком для моей заблудшей души. Жизнь, вселенная, мир вокруг меня — все словно потеряло форму и ценность, все словно сжалось до одной единственной точки, такой мелкой, что как бы не пытался я ее рассмотреть — ничего не выходило. Я блуждал в лабиринте собственного ада, вновь и вновь застревал в одних и тех же проходах, мерил шагами одни и те же коридоры, бился в одни и те же закрытые двери. Как слепец я тщетно напрягал свои немощные глаза, чтобы увидеть предмет, но не думал, даже не догадывался протянуть к нему руку. Я как загнанный зверь не покидал уготованный мне угол и лишь бился головой о стену, не смея встать или просто повернуться.

Каждый учебный день давался мне с трудом. Я скучал на уроках — даже тех, что раньше меня увлекали. Какая разница кто мы, из чего мы состоим и что нам предшествовало, если я не могу ответить на главные для меня вопросы — зачем я тут? Кто я такой? Одиночество, это щемящее, холодное чувство, до озноба пробирающее тебя, оно не покидало меня ни на секунду. И хоть я давно принял свою отдельность, свою отделенность, свое одиночество — я нее не мог принять то, что это одиночество со мной никто не может разделить даже кратким душевным разговором.