Алан Дар - Желтая пыль

Я ничего не знал о моем друге Рике Годдарде. Я даже не попытался его узнать, я на веру принимал лишь то, что он из себя придумывал. Они медленно убивали его, а я, я ничего не замечал. Я лишь хватал от него, забирал, как паразит питался им, но сам ничего, ничегошеньки не отдавал ему.

Маленький Сэми улыбался мне с фотокарточки. Я улыбался себе с фотокарточки. Мои глаза, мой нос, мои веснушки. Они говорили мне — второй шанс. У Рика не было второго шанса. Хотя он его заслуживал как ни кто другой.

В деле говорилось — СДВ. В деле говорилось — склонность к насилию. В деле говорилось — девиантное поведение. В деле говорилось — избит школьный учитель. В деле говорилось — угон автомобиля. В деле говорилось — неполная семья. В деле говорилось — отец покончил жизнь самоубийством, когда Рик был еще в начальной школе. В деле говорилось — сложные отношения с первым отчимом. В деле говорилось — драка со вторым отчимом. В деле говорилось — вспыльчивый характер. В деле говорилось — склонность к употреблению наркотических веществ. В деле говорилось — суицидальные наклонности. В деле ничего не говорилось о том, что Рик — просто жертва очередной суки, стремящейся пристроить себя куда получше. В деле умолчали о том, что у Рика — сильный характер и живые мозги. В деле молчали о том, что он — личность. В деле ни слова о том, что он просто нуждается в любви. В деле ни слова о том, что он, такой же как и все мы. В деле ни слова о том, что у следствия есть причины. В деле — очередной пиздеж.

Мой Рик сейчас валялся на койке, руки его тонкие — не двигаются. Лицо его живое — мертвое. Мечты его — вдребезги об асфальт.

Вот так вот бывает. Я пялился в потолок, на белой поверхности которого происходило все то, что должно было произойти. Каждый кадр жизни, каждое мгновение ближайших нескольких дней. Я видел стекающие капли крови, я видел заснеженную дорогу. Я видел всех вас, каждого из вас, я видел ваши души — жалкие и трусливые. Я видел вас, не смеющих знать. Я видел все то, что Рик уже никогда бы не увидел. Его губы, те самые, которые еще недавно касались моих — они больше никого не коснуться. И сердце его, еще недавно пылавшее страстью к жизни — она чахнет под бледной умирающей кожей. Не было смысла, никакого, никакого смысла не было делать что-то другое, что-то отличное от того, что разыгрывалось перед моими глазами. Это вам есть за что держаться. У вас есть ваши фантомные желания и страсти. У вас есть ваши мнимые вещи. Между мной и вами — пропасть. И черт подери, вот тут я благодарен вашему Богу, Богу моих родителей за то, что он разверзнул ее с такой страстью и мощью, что ни я, ни вы, никогда не сможем дотянуться хотя бы до кончиков пальцев друг друга, нет, больше — мы никогда не сможем увидеть друг друга, даже если будет смотреть друга на друга в упор.

Дома меня никто не ждал. Дома они отрабатывали свой второй шанс. Довольные, их раскормленные лица, они скривились, их перекосило, так что глаза — мелкие и забитые — стали больше, а рты — широкие и уродливые вытянулись в трубочку. Мать, она сразу дернулась к телефону. Инстинктивно. Она метнулась к телефону, висевшему на стене, едва не снеся ползающего по полу Сэми. Отец, отъевший себе за праздники еще большее пузо, кряхтя оторвал свою задницу от дивана. Маленький Сэми остановился и с интересом посмотрел на меня. Он узнал меня — мой маленький брат Сэми. Я сам узнал себя. Мои глаза смотрели на меня. И мои ручки теребили мою штанину. Я наклонился и взял Сэми на руки. Я взял себя на руки.

«Вымой сперва руки, Кони» — мать, раздраженная, с трясущимся подбородком.

«Кони, директор, конечно не прав, что вот так, без предупреждения…» — отец выхватил Сэми из моих рук.

«Я не понимаю за что мы платим деньги!» — возмущалась мать. Отец осуждающе мотал своей головой.

«Я просто решил провести выходные дома…» — я подмигнул маленькому Сэми, я подмигнул себе.

«Отлично! — отец хлопнул меня по плечу, — но это не отменяет того, что директор должен был предупредить нас, согласовать с нами, в конце концов, а не отпускать тебя одного. Ты вообще как добрался?»

«Не отвечают. — мать повесила трубку — верх неуважения!»

«Директор вообще не при чем, он не знает ничего, я сегодня спонтаннорешил метнуться сюда» — я стащил ботинки и направился в ванну. Я подставил свои замерзшие пальцы под горячую воду. Я смотрел в зеркало на свое раскрасневшееся на морозе лицо. Глаза мои — глаза выросшего Сэми. Нос мой — нос выросшего Сэми. Губы мои — губы выросшего Сэми. Сэми — их второй шанс. Я — их второй шанс. Веснушки Сэми, мои веснушки — их второй шанс. Я пялился на себя в зеркало и пообещал себе, что сделаю все, чтобы лишить их этого шанса.

Из комнаты доносились голоса моих родителей. Моих отца и матери. Моего отца — размягченного временем и потерями, и матери, которую время и потери превратили в е еще большую суку.

«Он должен уехать» — говорила она.

«Он плохой пример для Сэми» — уверяла она отца.

«Лучше бы он ушел, а не Колин» — шептала она.

«Все из-за него» — сходила она с ума.

Но мне было плевать на, то что она там думает. Я досчитывал капли, падающие из крана. Вот последняя, она тянется, растягивается, увеличивается. Вот-вот под свое тяжестью она сползет с крана и упадет вниз и рассыпается на более мелкие, растечется, исчезнет. Тогда я выйду. Тогда и они — замолчат. Потому что я — я свидетельство их провала. Их проеба. Потому что где-то там, внутри, эти жалкие два человека не способны избавиться от гложущего их чувства вины. Вины, которую они никогда не признают. Но она точит их, она сверлит их, она кусается и щекочет их, она убивает их. Вины, которую они хотят забить, заткнуть, утереть своим вторым шансом. Я вижу, что вы понимаете их, потому что и сами такие. На каждом из вас лежит вина, неважно за что, она есть, и единственный шанс справиться с ней — признать ее. Но вы не способны это сделать. Вы слишком горделивы для этого. Вы слишком для этого трусливы.

Я вышел из ванной и маленький Сэми завизжал. Я завизжал. Маленький Сэми был рад меня видеть. Я был рад себя видеть. Маленький Сэми смотрел на меня. Такой хорошенький. Такой чистый. Такой живой. Заглядывая в его глазки — любопытные и блестящие, я спрашивал себя, почему, почему, мы приходим живыми в эту жизнь лишь для того чтобы, если не умереть сразу, то постепенно мертветь? И второе гораздо страшнее первого. Понимаете. Страшнее. Маленькие ручки изучали меня, трогали меня, маленькие зубки — кусали меня, маленькие щечки — пухлые и красные, заходились в смехе, когда я щекотал у Сэми за ушком, маленькие ножки упирались мне в живот, били меня, игрались со мной. Маленький Сэми был таким живым и я так, я так не хотел, чтобы он превратился в меня, или в Колина, или в Рика, или в моих родителей. Я так хотел дать ему шанс, дать шанс себе.