Максим Форост - Вперед, государь!

— Gloria imperatori Romanorum! Gloria imperatori Romanorum!

— Кабы я заранее знал, что ты такое замыслил, о святейший папа Лев, — император Карл показно прижимал руку к самому сердцу, — я бы, грешный, пропустил сегодняшнюю мессу и не пришёл бы на праздничную службу! Клянусь, клянусь… — он проходил мимо послов и гостей из Византии и прижимал к сердцу уже сразу обе руки: — Не я. Стечение обстоятельств. Обстоятельства расположились таким образом.

Императорская корона крепко сидела на его челе. Послы и гости из царственной Византии демонстративно покидали собор, уходя через главные двери на площадь. Евтихий покинул римский собор вместе с ними.

На краю площади Святого Петра возле самого сада — серого, с облетевшей листвой — стояли брат голландец и брат ломбардец. Бывшие члены бывшей королевской миссии. Из-за бедности одежд братьев аббатов не допустили в блистающий роскошью собор.

— С Рождеством, братья, с Рождеством, — Евтихий обнялся с ними обоими.

— Случилось то, что все ожидали. Верно? — брат голландец вопросительно поднял белёсые брови. — Гляжу, это основательно испортило праздник твоим соотечественникам.

Евтихий сжал губы в тонкую нить и не ответил. Брат голландец тактично переменил тему:

— А миновало уже три новолуния. Или четыре? Я что-то сбился. Наверное, Скиталец и его корабли вышли из моей родной Голландии в северное море.

Здесь подскочил на месте брат ломбардец и горячо зашептал, прикрывая полой рясы кипу пергаментных листов:

— Комит Евтихий, комит Евтихий, со мной весь архив нашей миссии, мы с братом голландцем еле-еле достали его. Допросы, жалобы, доносы селян, записи следствия, показания схваченных, — он заговорщицки подмигивал. — Тут и про Рипа из Винкля, и про Лору-на-Горе, и про Томаша Тангейзера. Даже про того поварёнка, — брат ломбардец в возбуждении суетился.

— Герр Евтихий, всё это следует немедленно сжечь, — брат голландец сурово надвинул на лицо капюшон. — Покуда остаются эти бумаги, Скитальцу и его народу не будет покоя. По ним станут искать его близких и даже их родственников. Прорицателя вынудят время от времени являться и служить чьей-то корысти и властолюбию.

Евтихий в раздумье принял у брата ломбардца тёмные, измятые листы и тут же, на декабрьском ветру, стал перетасовывать их, разделяя на разные стопки.

— Нельзя их сжигать ни в коем случае, — Евтихий хмурился, перечитывая некоторые из них. — Сожжённые бумаги порождают слухи и домыслы. А домыслы навредят Скитальцу больше, чем самая невероятная правда.

— Что же делать? — брат ломбардец даже испугался.

— Вот, я поделил на части каждый материал архива. Ни одного дела нет теперь полностью. Братья, развезите бумаги по отдалённым монастырям и сберегите их в самых глубоких архивах вперемежку с бумагами из других дел. Вот так — без имён, без дат, бессвязно и перепутано.

— Хм, — понял брат голландец, — ты советуешь так расположить обстоятельства, чтобы истина превратилась в легенду… Давай-ка сюда!

Вдвоём с братом голландцем они принялись запихивать перепутанные листы под рясы.

В этот час из собора стали выходить те, кто праздновал коронацию императора Карла. Появился и сам Великий Карл. Вышедшие прежде времени византийцы неохотно возвращались к дверям собора и по одному подходили к Карлу, чтобы подчёркнуто поздравить его лишь с днём Рождества.

— Я вынужден подойти и вместе с ними поздравить Карла. Прощайте, братья, — Евтихий простился с братом ломбардцем и с братом голландцем.

Он подошёл к разряженным сеньорам. Сверкали золотом их украшения, шелестела парча. Карл — высокий и крупный человек — высматривал Евтихия поверх голов знати. Увидал его, поманил рукой в алой перчатке.

— Тебе — моя благодарность, миланец! Это твоя заслуга, Евтихий Медиоланский, — император Карл улыбался так открыто и простодушно, что Евтихий готов был поверить в его искренность. — Ты помог мне решиться на этот шаг. Ты сложил обстоятельства самым благоприятным для меня образом. Не так ли?

Франки и римляне восклицали «Gloria imperatori», понтифик Лев Третий от дверей храма осенял всех крестом — с левого плеча на правое, по западному церковному обряду. От собора отходили подавленные послы Константинополя и здравствующей императрицы Ирины.

— Миланец! Куда же ты? — окликнул Карл. Евтихий остался. — Не поприветствуешь меня, твоего императора, которому ты служишь?

На миг повисла тишина. Кто-то из франков спас положение, выкрикнув очередное «gloria» новому императору. Карл приблизился и, нарушая условности, взял Евтихия за плечо:

— Я — христианин! Как и ты. Из милосердия и человеколюбия я не стану брать Константинополь в осаду, — Карл произнёс это громко и сразу тихой скороговоркой добавил: — Твоя царица слаба и больна, и знаешь, что сделаю я, Карл-император? А я пошлю к ней сватов, ведь я — вдовец, и твоя царица — вдова. Ну, так что? Ты — крестник византийской царицы. Станешь ли крёстным братом моему крёстному сыну Видукинду?

Карл хитро подмигнул, а франки и саксы из его свиты выкрикнули на германский манер: «Hoch dem Große Kaiser Karl!» Карл улыбался, оглаживая бороду руками, а Евтихий позволил себе непринуждённо усмехнуться:

— Ты так великодушен, о мой король! — Евтихий улыбнулся одними глазами. — С Рождеством тебя, мой король, с Рождеством юбилейного года.

Евтихий назвал его не государем, а своим королём, как принято здесь. Карл это услышал и благосклонно опустил веки. Но Евтихий назвал его королём, а не императором. Это услышали все франки и римляне. На площади Святого Петра возле Евтихия образовалось свободное пространство…

Карл-император сдержал слово. Он направил к Ирине посольство о браке. Но Карл просчитался: временщики императрицы запретили Ирине отвечать согласием. Главный из временщиков, Никифор Геник, уверено тянул руки к власти. Стал ли Великий Карл после этого легче спать по ночам, осталось неизвестным.

Людовик, его сын, стал после отца императором. В вопросах чести он был столь щепетилен, что подданные вынудили его оставить престол. Сеньоры не терпят слишком благочестивых правителей.

Видукинд, саксонский герцог, неожиданно исчез из летописей. Говорили, что он в правду заперся в Корвейском аббатстве, сердце своих владений. Но монастырь он так и не выстроил — оставил это богоугодное дело потомкам. Евтихий позднее узнал, что лет через семь Видукинд Саксонский погиб в одном из сражений с норманнами.

Имена брата голландца и брата ломбардца остались неизвестны. В те годы по земле скиталось великое множество вот таких безымянных братьев-монахов. А папа Лев Третий здравствовал ещё долгие годы. Он строго хранил тайну Агасфера, и никто не узнал, пытался ли исповедаться ему кто-либо из спутников Прорицателя.