Максим Форост - Вперед, государь!

— Все думали, что я — египтянин, но я говорил по-персидски и имел персидское имя Агашферош. А иудеи не любили не египтян, ни персов. Только Тот, Кого вели распинать, меня пожалел. Я не забуду Его взгляд. Жалеть надо было Его, а Он жалел Сам. Этим взглядом, одним Своим взглядом Он дал мне возможность всё в жизни успеть. Понимаешь меня, нет? Успеть познать мир, саму жизнь, себя самого.

— Успеваешь? — коротко спросил Евтихий.

Рейн вспенился водоворотом, вода забурлила вокруг якорной цепи корабля. И снова всё стихло. Прорицатель старательно подавил в себе досаду.

— Моя жизнь, — пряча в голосе желчь, сказал Агасфер, — моя особая, ни на что не похожая жизнь была моим даром. Я тоскую, горюю и томлюсь. Меня мучают встречи с людьми и скорые расставания. Я позабыл, как выглядит круглая луна — вместо неё всегда висит этот жалкий огрызок. Но зато… я как никто другой жду Его возвращения. Я — счастлив! Эту подаренную мне особую жизнь я ни на что не променяю.

Тень, наконец, пересекла палубу и утонула за левым бортом корабля. Бродяги на берегу уже подносили ко лбам ладони, когда смотрели на западный берег. Седой Рейн рассказал, наконец, свою тайну.

— Послушай меня, монах… — попросил Прорицатель.

— Стой, — перебил Евтихий. — Ты уже второй раз называешь меня монахом. Почему? Пророчествуешь…

— Да ты сам на себя посмотри, — Гадатель усмехнулся. — Ты же одиночка. Ты в жизни не обретёшь ни семьи, ни дома. Поэтому слушай меня, монах! Моя судьба станет моим благословением тогда, когда я сумею подарить благо вот этим моим людям, — Прорицатель показал на берег с кибитками и бродягами. — Если ты, Евтихий Медиоланский, мне до сих пор не помог в этом деле, значит я — дурной прорицатель, а Сам Спаситель ошибся, когда дарил мне особую жизнь. А Он ошибиться не может, — заключил Агасфер. — Ведь так?

— Кто они? — Евтихий жёстко спросил. — Кто эти люди?

Синева в небе исчезла, золотой отблеск погас. Над берегом снова зажглась молодая луна. Она не прибавилась в своём росте. Всё тот же серпик. Скиталец тяжело вздохнул и выговорил так, словно кто-то сдавил ему горло:

— Силён же ты, монах, задавать невыносимые вопросы. — Скиталец приблизился, месяц дважды отразился в его зрачках. — А ты думаешь, что три десятка моих лет я жил в девственности одиноким затворником? Да я восемь ваших столетий жил в своё удовольствие и менял женщин! Сколько их потом прокляли меня, а сколько — благословили, знает лишь Он. Только Он и знает… Евтихий, все эти люди — моё племя, мой народ, моя кровь.

Ночь окутала корабль на Рейне. Плещущий Рейн выдавал последнюю свою тайну.

— Они… — вдруг понял Евтихий и резко глянул на берег, во тьму, в ночной мрак. — Твои дети?

— Они — внуки моих правнуков, — выговорил Агасфер. — По праву наследства им достаётся мой дар Скитальца и Прорицателя. Они, как и я, бродяги, артисты, гадатели, кузнецы и мошенники.

Два человека стояли на корабле среди безмолвного Рейна. Эти двое говорили так долго, что звёзды снова начали гаснуть. В ту ночь величавый Рейн не шелестел волной и не звенел якорной цепью. Он уже рассказал все свои тайны. Светало.

— Ты им помог, я тебя спрашиваю? — властно переспросил Прорицатель. — Или я ошибся в тебе, Евтихий? В этой игре слишком велики ставки. Я ставлю весь мой народ. Что ставишь ты?

Евтихий не ответил. С рассветом — с первым его проблеском — Прорицатель сошёл с кормы корабля в лодку. Евтихий последовал за ним. Оба они, взяв по веслу, гребли к берегу.

— Как ты думаешь… — вырвалось у Скитальца, — это счастье для них — разделить со мною мой дар?

— Он знает. Знает лишь Он, — ответил Евтихий.

— Ах ты, дерзкий монах…

На берег Евтихий ступил первым. Прорицатель остался стоять в своей лодке.

20

«Буттадей, Buttadeo, что значит «Ударивший Бога» — второе имя вечного странника Агасфера. Имя сохранилось в итальянских преданиях, но любопытно, что рассказ о его преступлении и проклятии из фольклора исчез. Буттадей раскаялся и стал добрым волшебником, выручающим из беды несчастных.

Так ли всё было? Нет, не совсем так. Или совсем не так…»

Шорох пролетел по дубам: это пробежал ветер, а в овраге, что рядом с лесом, зашевелились тени от деревьев. Видукинд, герцог Энгернский, не сводил глаз с пересекающей Рейн лодки и с сидящего в ней чернобородого Прорицателя.

— Скиталец, der schwarze Spielmann, это всё-таки был ты. Как же я не узнал тебя ещё на мельнице! Сколько лет? Твоя борода, эта твоя проклятая чёрная бородища сбила меня с толку. Я бы схватил тебя ещё там, под Бахарахом. А ведь раньше ты был безбород, Вечный Скиталец! Что ж так — стареешь?

Сходя на берег, Евтихий выдержал тяжёлый взгляд Видукинда. Герцог глядел сумрачно: под отёкшими круглыми глазами у него чернели тени.

— Что смотришь на меня и не опускаешь глаз, миланец? Ненавидишь?

За плечами Видукинда — вдоль леса и по оврагам — чернели шерстяные котты его воинов-саксов. Пешие и конные воины, рядовые и знать. Кнехты опирались на топоры, вечное оружие германских варваров. Избранные аристократы держали руки на рукоятках мечей.

Стоял сентябрь. У Евтихия учащённо билось сердце. Он поднимался на борт корабля ещё в августе, теперь же — сентябрь. Следующее новолуние. Двадцать девять дней улетели в небытие.

За этот срок Видукинд разыскал на берегу Рейна стоянку гадателей, окружил и занял её. Гадатели сидели теперь на земле и жались к обломкам своих кибиток. Мужчины и женщины — отдельно. Дети — особой кучкой в оврагах. Всё как в прошлый раз, как в том лесу. А вокруг — всадники, кнехты, отточенные топоры и мечи.

За их спинами маялись в цепях и колодках узники Эресбурга с серыми как камень лицами. Там среди них — и Лора Лей. Евтихий отыскал её взглядом, едва вышел из лодки Скитальца.

На склоне высокого берега — в пятнадцати саженях от Рейна — были привязаны к столбам старая Мэб, Тал Иесин и пастух Петер-Рип. Их фигуры были обложены сухим валежником, а рядом стояли саксы Видукинда с зажжёнными факелами. В глазах Тала Иесина Евтихий вдруг увидал слёзы: честный Томаш беспрерывно повторял две своих строчки:

Я знаю золото. Оно сияет, о Мэб, как твои косы,

Сияет, искрится. Но твои косы — ярче.

— Зачем я тебе, Видукинд? — послышался голос. Скиталец не выходил из лодки, он опирался на весло, уткнув его в днище и тяжело на него навалившись.

— Эх, вечный Скиталец, — герцог с лицемерием вздохнул, — кончились твои никчёмные странствия. Я предлагаю тебе размен: вот, я отпущу твой народ на все четыре стороны, а ты останешься в моём замке моим вечным гостем.

— Да зачем же я тебе? Для чего? — не выдержал Прорицатель.

— О! Кто владеет будущим — владеет и настоящим. Твой дар, Агашферош! Не отрекайся от него. Разве ты не способен прорицать, что произойдёт завтра? Ты повидал восемь веков и видел, как сменялись народы и троны! Мне нужен твой опыт, твоя наблюдательность, твой навык обобщать и предугадывать. Молчишь?