Максим Форост - Вперед, государь!

Огни Святого Эльма медленно затухали. Очертания корабля, его высокие борта и мачта, собранные паруса и статуя — всё постепенно тонуло в сумерках. С кормы неслышно отчалила лодка. Опускалась ночь. Тонкая молодая луна над левым берегом Рейна сияла всё ярче и ярче.

Когда лодка пристала к берегу, а её вёсла плеснули на отмели, тогда один из гребцов знаками показал Евтихию, что эта лодка — для него. Евтихий запрыгнул. Рейн зыбко покачивал его. Лодка возвратилась к корабельной корме и снова причалила к ней. Уже стемнело. С кормы бросили лестницу, и Евтихий по верёвочным ступеням поднялся наверх, на настил корабля.

Чернобородый Скиталец встретил его без слов. Беззвучно он стоял, чуть наклонив на бок голову, и свет молодого месяца падал ему на лицо. Молчаливые лодочники оставили их один на один.

— А ты изменился, Агасфер, с той самой ночи у пастуха. Ты был грозен, а теперь точно устал. Выдалось трудное новолуние? — Евтихий смотрел, как лунный свет заливает лицо Прорицателя. На лице у Скитальца выразилось удивление:

— Прежде только один я наблюдал, как меняются люди.

— Меняются? — переспросил Евтихий.

— Стареют. За год моей жизни они стареют лет на тридцать.

— На это тяжело смотреть?

— Я к этому привык. Я знаю, что есть ещё и Вечность.

Ночь скрыла берега и табор гадателей. Звёзды — а в августе звёзды так ярки! — высыпали на небосвод и на зеркало Рейна. Рейн, шелестя плещущей водой, шептал свою тайну.

— Кто же ты?

Прорицатель покачал головой. Три коротких слова — понятнейший вопрос. Три мгновения, за которые Агасфер вдохнул и выдохнул, а серпик луны отразился в его чёрных зрачках.

— Когда-то… в день, когда Он был избит и окровавлен… Ты же знаешь, о Ком я говорю, верно? В тот единственный и страшный день для вселенной Его вели за город на казнь, и Он упал. Упал возле дома богатого иудея. А тот не вышел и даже не велел вынести Ему воды, но из окна своего дома выкрикнул: «Ступай, куда шёл! Отдохнёшь, когда вернёшься!» — и засмеялся. А Тот, Кого вели на казнь, поднял глаза и заклял: «Вот и ты ступай без отдыха, пока не приду обратно!» С тех пор вечному жиду нет ни сна, ни покоя до Второго пришествия. Веришь ли сему?

Рейн шептал свою тайну, еле-еле играя водой где-то за кормой корабля. Звёзды в небе и зеркале реки то зажигались, то гасли.

— Веришь? — искушая, повторил Скиталец.

— Спаситель не мстит, — Евтихий ответил. Он вынес взгляд Прорицателя, хотя ночью, под звёздами, этот взгляд ощущался почти физически. — Бог не мстит, — он повторил.

Скиталец откинул назад голову и облегчённо обнажил зубы. Два или три судорожных вздоха обознáчили его смех. Усталый смех, невесёлый.

— Я рад за тебя, а ведь многие верят этой злой сказке. Верят, и из-за этого не могут ко мне присоединиться.

— А это нужно? — снова короткий вопрос.

Снова три слова-мгновения, и уже не месяц — месяц успел зайти! — а тусклые звёзды мерцают в глазах Прорицателя. Рейн за их спинами шепчет и в шорохе волн выдаёт свою тайну:

— Всё было не так, — шепчет Прорицатель. — В тот день Его избили плетьми, и Его кровь смешалась с Его слезами. Он упал на пороге суда, а тот другой… Тот другой был просто привратником и на выходе подавал судьям их трости и палки. Падающему он подставил плечо и вытер с Его лица кровь, пот и слёзы. Веришь? Веришь, что милосердный иудей жив до сих пор, скитается и помогает страждущим?

Звёзды медленно гасли — это бесцветные облака затягивали собой небо и зеркало вод Рейна. Рейн вздыхал за кормой, и его тайна скользила во тьме куда-то вниз по течению.

Евтихий медленно подобрал слова:

— Ты не злодей, Агасфер, — он развёл руки, словно прося его простить. — Но ты и не Апостол любви и праведности.

— Ну да, да! — обрадовался Чернобородый. — Ты был бы наивен как младенец, если бы поверил в меня как в бродячего святого волшебника. Такие нежные душой люди ко мне присоединиться не могут. На мой корабль приходят лишь те, кто как и я любит свободу.

— Свободу от чего? — тихо спросил Евтихий.

Опять прозвенели три слова-мгновения. Скиталец смешался.

— От близких, от долга, от обязательств? — помог Евтихий. — Или от страсти, от зла, от порока?

Они говорили так ещё долго. Тучи проступили в небе, а воздух стал серым, берега же и воды Рейна окутал туман. Невидимый Рейн шептал, а берега напрягали слух, чтобы уловить хоть одно слово.

— Всё было не так! — Чернобородый морщил лицо и вспыхивал глазами. — Был некий кузнец, он ковал для горожан разную мелочь. В тот день, в тот роковой день он выковал на заказ четыре гвоздя. Да-да, четыре гвоздя! А Он, Кому предназначались те гвозди, предрёк: «Ты будешь вечно скитаться и подковывать лошадей странников!» Нет… Всё было не так… Был вор, был мелкий воришка, мошенник, совсем паренёк. В день казни он шарил по котомкам зевак, но смог украсть только гвоздь у одного палача. Гвоздь из тех четырёх! И Тот разрешил: «Ступай по свету, воруй вволю, будь частью народа-скитальца!» Нет… Всё было не так… Бродяга-актёр веселил толпу и отвлекал палачей и стражу, чтобы не мучили Его, а Он сказал: «Странствуй и весели всех, пока не приду опять!» Нет, нет… Гадатель, нищий оракул, в тот день взглянул и поразился линиям жизни на пробитых ладонях: «Владыка жизни! Ты был, Ты есть и Ты грядёшь снова!» — «Гадай все века. Прорицай, что было и будет!» Чему из этого веришь? Чему? Ответь.

Евтихий прищурил глаза. Прорицатель показывал ему свои руки — тяжёлые руки кузнеца, но с пальцами тонкими и гибкими, как у музыканта или как у ловкого вора.

— Опыт научил меня, — осторожно сказал Евтихий, — что если одно свидетельство противоречит другому, то, всё равно, оба они в равной мере могут быть истинны. Просто свидетели рассматривают факты с разных углов зрения.

— Да, ты бы мог присоединиться ко мне в моём странствии! — Агасфер восхитился. — Ты ответил на три вопроса и выдержал испытание.

Евтихий промолчал. Перед ним стоял человек, повидавший едва ли не восемьсот лет за прожитые им три десятилетия. За эти годы — или века? — он должен был и повзрослеть. Сколько же ему было тогда? Евтихий силился угадать его возраст.

Прорицатель усмехнулся:

— Не надо быть великим Провидцем, чтобы понять твои мысли. Мне было пятнадцать, и я был мальчишка! Глуп, честолюбив и слабоволен. Я служил у кузнеца подмастерьем, я голодал и побирался на рынке разными фокусами и гаданием. У ротозеев я воровал — не скрою. Ведь я вечно, вечно был голоден.

Так они говорили, и за те часы, пока корабль покачивался на Рейне, туман над водой сменился дымом от костров бродяг, рассевшихся на берегу. Тень от мачты медленно ползла по настилу корабля от правого борта до левого.