Максим Форост - Вперед, государь!

— Хочу домой! — сказал он вдруг, и Сержик трепетно посмотрел на него, младшего.

Сержик скоро увёл его в полевой лагерь и уложил спать в пятнистой палатке, укрытой маскировочной сеткой. Так в семь лет он начал военную службу, а армейский тент на годы заменил ему всякое другое жильё.

Повстанческий полк «Свободный Хаестан» за годы разросся. Поначалу до дивизии, потом до корпуса. Мосты и перевалы, сеть асфальтовых и железных дорог — контролируя их, корпус держал весь край под собой. На официальных сайтах корпус именовался Армией. А на восьмом году сопротивления Оттоманская Порта разгромила его.

Под орудийным обстрелом им пришлось покинуть леса. Это стало концом. Они рассеялись по каким-то городам и по полусотне посёлков. Он отстреливался на какой-то улице — названия её не помнил. С ним был старший брат и несколько бойцов. Вооружённые силы Порты брали городишко с трёх направлений. Из окон повстанцы били по бронемашинам. Били и молча надеялись: хорошо бы выбраться, найти гражданское, постричься и — затеряться среди штатских.

Их с братом схватили в первом же тупике. Распознали по снайперским мозолям на пальцах, по запаху гари и по шальным глазам. Солдаты были сильней и, главное, злее. Их били. Отволокли куда-то и собирались отрезать головы. Спас старый полковник. У полковника белели янычарские усы, а из-под бордовой фески топорщились седые виски. Это напоминало отца.

Солдаты спорили. Они с братом понимали только отдельные слова. Полковник забрал их себе, он оказался комендантом лагеря для пленных. Из лагеря он продал их кривому турку, владельцу бронепоезда. Будь прокляты все бронепоезда всех железных дорог!

Паровозная топка. Она дышит ненасытным жаром. Можно сунуться в неё и сгореть без остатка. Но цепь коротка. Цепь ровно такая, чтобы взять лопату, набрать угля и метнуть в топку. Уголь насыпают сверху через зарешеченное окно. Оттуда же поступает воздух, свет и пища.

Дверь зашита бронелистами и заклёпана. Дверь выдержит орудийное попадание. Внутри за железной стеной — вторая топка, и там — его брат. Лопатой можно постучать ему и услышать ответ. Поезд качает. В слуховую трубу кричат им, больше или меньше угля метать в топку. Волдыри и ожоги на коже, язвы от угольной пыли почти зажили.

Оказывается, он живуч. Больше, чем прежде мог бы подумать!

Бронепоезд действовал по линии уезда Тарки. В Тарках была его база и длительная стоянка. Оттуда он совершал рейды. Под крик «Стоп, машина!» вдруг замирал, пыхтя чёрным паром, и палил из всех орудий сзади и спереди локомотива. От канонады сотрясалась листовая броня и лопались мозоли на ладонях.

В рейде на русский Царёв-Борисов их накрыл ответный огонь. Машинному отделению велели задний ход, а топке — больше угля. Громыхая, состав понёсся обратно. Заполошное «Сто-о-оп!» смотрящего, скрип тормозов, свист выпущенного из котлов пара. Он сам, лопата из рук, куски угля — всё валится по ходу торможения.

Впереди артобстрелом разбито полотно дороги.

Единственный раз за годы каторги их с братом вытащили из-под заклёпанной двери на воздух — чинить разбитое полотно. Вот тогда-то в память ему врезался куст обыкновенной ивы. Ива вопреки природе выросла среди шпал на гравии и была наполовину срезана головным вагоном.

Они попытались бежать, но их поймали и били. Ему разбили голову о железнодорожный рельс. Перед глазами лежал срезанный куст ивы. Но он теперь верил: он — живучий. Он выживет. Снова были горы угля, цепь и ненасытно пышущая паровозная топка. Бронепоезд качало туда и сюда, а лопатой можно было постучать в стену своему брату.

Госпиталь. В госпитале желтовато-бежевые потолки. Словно побелка дожелта выгорела. Доктор возникал ниоткуда. Сквозь полусон мерещилась на нём маска. То медицинская марлевая, то карнавальная с носом-клювом, а то и противогаз. Это не бред. Про топку, про плен — вот это был полубред, кошмар, разбередивший старое.

Поблёскивали армейские значки. На спинке стула висел китель с погонами. После контузии ему уже дозволялось вставать и спускаться вниз — в парк, где трезвонили птицы.

— Вы хотели бы изменить мир? — спросил доктор. Может, и не спросил — предложил.

Он посмотрел на очки доктора, на его тяжеловатое лицо, лысеющую голову. Посмотрел на штатский костюм, скроенный по широкой фигуре.

— А, я понял. Да, я готов сотрудничать со службами Его Величества, — он, казалось, ожидал этого разговора.

— Нет, я не из Третьего Отделения, — доктор покачал головой, — хотя и лоялен государю… Изменить реальность вселенной. Чтобы не было авианалётов, ран, контузий. Разве не хотелось?

Он резко поднялся на кровати, одолел головокружение.

— Что это значит — изменить вселенную? — он пожалел, что сейчас не в кителе, важный разговор стоило вести при погонах.

— Время — это развёрнутая лента событий. Мы живём не здесь и сейчас, мы — это вся наша жизнь, растянутая во времени.

— Изменить настоящее, меняя прошлое? — он обронил вполголоса и с сильным акцентом. Акцент проявлялся всегда, когда он начинал волноваться.

— У вас удивительно здравый взгляд на вещи, — заметил доктор.

— Для контуженного?

— Предпочитаю говорить: бароакустическая травма.

У доктора на свету отблёскивали очки, и зрачков не было видно. Он сделал движение в сторону, чтобы поймать взгляд доктора.

— Нет, не вставайте, — доктор остановил. — Успеете. Согласитесь: при любом колебании ленты — будь это в начале её или в конце — меняется само положение ленты. Меняется реальность. Я зову вас в Игру, что меняет ход времени. В Игре нет сценария, но зато есть роли. Есть маски.

— Ах, маски? — гортанный акцент стал сильнее.

— Не маски спецназа. Я не говорю о спецоперации, — доктор снял очки и открыл близорукие глаза. — Сыгранная в жизни драма изменит весь мир. Обещаю.

Он ничего не ответил. Откинул покрывало и встал. Он спал в одежде, как в походе. Надел форменный китель с погонами полковника русской службы.

— Вы обратились с предложением именно ко мне…

— Хотите знать, почему? — опередил доктор. — Не буду утверждать, будто в этом не было ничего личного. Напротив: нам понравилось ваше имя.

— Оно у многих вызывает смех, — холодно обронил полковник.

Доктор поднялся навстречу:

— Напрасно. Хорошее имя из старой и доброй пьесы. Нам понравилось.

В госпитале желтоватый потолок и белёсо выгорелые оконные рамы. Душою, тревогой, дыханием он снова был там. В проклятом бою. Его полк, развёрнутый от райцентра с железнодорожным узлом до станицы с шоссейным мостом через реку, держал оборону. На этом участке — и до последнего солдата.

Здесь шло стратегическое направление «Царёв-Борисов — Каспийские Тарки». В Тарках когда-то зимовал проклятый бронепоезд. Теперь за спиной — река, а за рекой и райцентром — пути к мегаполису. К Царёву-Борисову, к Южной столице. В штабе рассчитывали, что на его полк выйдет всего одна механизированная бригада — ложный маневр, оттягивающий на себя силы фронта. Но оказалось, здесь — направление главного их удара.