Максим Форост - Вперед, государь!

От взрывов закладывало уши. Работали орудия двух бронепоездов и ракетная установка. С домишек сносило крыши. В секундные затишья стоял звон бьющегося оконного стекла. Тряслась земля. Вздыбливались чёрные комья грязи, камней и пепла. Горели заправочная станция и МТС. На автостраде трещал и лопался асфальт.

На первой линии обороны, у самого райцентра, шло контактное столкновение с противником. До подхода своих сил оставалось пару часов, когда с той стороны заработали залповые системы. 25—30 секунд ракетного огня — и от райцентра до станицы задымилась выжженная земля.

— Ну, чёрт же, дьявол же вас выдумал! Вот же суки — эти ракеты! — это капитан Вягин. Согнувшись и зажимая уши руками, он бранится на чём стоит свет. — Сожрали, народу сожрали — сотнями. В гробу ему, суке, не спалось бы, тому, кто их выдумал!

Краем сознания полковник — сухой, поджарый, ещё не седой — отмечает: «Трудяга этот Вягин, но горячится много, психует и в бою не холоден. Жаль, капитанство — его потолок», — да и то сказать, Вягин выслужился из прапоров, не из академий.

Миг тишины. Ждут. Кажется, уже и стонать некому. Сейчас пойдут. Или… или будет ещё один залп? Не приведи Бог! Полковник скосил глаза. Там, у левого края — его брат. Как-то вот вышло: на русской службе он обошёл старшего брата в чинах. Родной брат Серж…

…В тот день с проклятым бронепоездом всё наконец кончилось. Вот так же, как сейчас, по составу и дорожному полотну работали СЗО. Только не те, что теперь, а — русские. Попадание уничтожило вагон с орудийной башней, скрутило рельсы в чугунные спирали, расшвыряло шпалы, гравий и землю, вырыло чудовищную ямину. Надолго всё стихло, а потом защёлкали автоматные выстрелы.

Едва ли не ухом он припал к заклёпанной бронированной двери, а дверь с каждой секундой разогревалась от пожара. Выстрелы стихли, донеслись голоса, русские. И тут за перегородкой брат начал долбить угольной лопатой в дверь и кричать:

— Откройте! Здесь люди, люди! Откройте! — по-русски начал кричать, догадался, он же умный, Сержик-джан!

Дверь вздрагивала — снаружи её били прикладами. Потом сотряслась и покосилась — это взорвали динамит. Просунули под бронелист лом, дверь приоткрылась, хлынул поток света.

— О-па, второй хаестанец, да тоже чумазый. Эй! А ты по-русски говоришь, командир?

В стороне от дыма и покорёженного железа майор после спрашивал его как бы между делом:

— Так сколько же ты пробыл в плену?

Подбирая русские слова, он ответил:

— Я был… четыре года.

— Бог ты мой… Зовут-то как?

— Суренян.

— Тоже Суренян, да? Братья, значит. А имя?

Он назвал. Бойцы скрыли усмешку. Кто-то потрепал его по плечу и утешил:

— А и не похож вовсе. Тот, говорят, был чёрный, а ты совсем белый.

Город Тарки — столица мятежной зоны. Таких зон между Россией и Оттоманской Портой — десятки. Это буферная область. Тарки несколько раз переходили из рук в руки. Их оккупировали то вооружённые силы Порты, то отряды самозваных «государств», то войско Каспийского атаманства. Теперь вот — Государственная Армия.

Идти по улочкам Тарков можно лишь группами. С оружием и с примотанными скотчем запасными рожками. Мужчины сторонились и зыркали исподлобья. Женщины проклинали вслед и загораживали дорогу, нарочно обостряя ситуацию. Мальчишки улюлюкали и клянчили съестное.

На базаре один турок продавал ворованную со склада армейскую тушёнку. Говяжью, хотя местные, наплевав на правила, взяли бы и свиную. У турка были проклятые янычарские усики — как у того полковника в феске. Он ненавидел эти усы. А турков узнавал теперь из всех национальностей.

Турок с ворованной тушёнкой, обнаглев, разглядывал патруль: — «А что ты мне сделаешь, кроме проверки документов?» — У Суреняна белели пальцы на автоматном магазине. А турок, потеряв страх, во весь голос бранился:

— Эй, вы — скоты, свиньи необрезанные! Эй, ваши бабы голыми ходят, а мужики как бабы одеваются. Эй, вы будете подмётки нам лизать, свиньи!

Солдаты обернулись.

— Ишь ты, черномазый, как матерится-то по-чучмекски. Суренян! Слышь, а ты-то, например, понимаешь, чего он там лопочет? Любопытно же.

А он вдруг выдохнул со свистом сквозь зубы и остановился. Нащупал у соседнего бойца штык-нож на поясе — и сорвал его.

— Э! Эй! Суренян!… Уй, блин…

Он успел раскидать с прилавка долбаную тушёнку, схватить турка за горло и дважды всадить штык-нож ему в живот.

— Обрезанный пёс, — сказал он по-турецки, как сплюнул.

— Суренян, блин, ты зарезал его, на фиг зарезал.

Торговки заулюлюкали, окружили их кольцом, тыча пальцами в него, Суреняна. Бородатые мужики зыркали из-за спин торговок, мухи облепили убитого, а мальчишки растащили его тушёнку.

— Уходим, уходим, — солдаты заслонили его от расправы. Выбираясь из толпы, кто-то ненароком отпихнул подростка. Лишь бы не женщину! Не то местные бросятся целой оравой — получат на то право. Женщины на это и провоцируют, попробуй-ка, тронь хоть одну!

Пробились.

Толчея рук и спин, кричащие и проклинающие лица сменились вдруг бежевым госпитальным потолком и выгорелыми оконными рамами. Полковник отдышался, пришёл в себя. Вспомнилось же…

— Эй, доктор. Да! Да — я хочу изменить этот мир, весь этот… расчудесный мир до последнего краешка. Какая, какая Игра?

Играла музыка. Роскошная квартира занимала целый этаж мини-небоскрёба — элитного дома возле Новокутузовского проспекта. За окнами в небе престижного района — сетка ПВО на аэростатах, а здесь в этой квартире — музыка и светский вечер. Ему неуютно. Доктор оказался прав: его полковничий китель был бы здесь неуместен.

В вестибюле охрана проверила документы — это нормально: время-то военное. Оттуда к лифтам убегали мужчины и женщины — в камзолах, вечерних платьях и полумасках. В лифте (можно подумать, это лифт для автомобилей — такой огромный) доктор убрал очки и надел маску с большущим кожаным носом. Суреняна передёрнуло.

На нём самом — чёрно-оранжевый (имперских цветов) полосатый мундир. В стиле позапрошлого века. Доктор подал ему полумаску: залихватские усы, нос из папье-маше и малиновый берет с перьями.

— Венецианский карнавал? — он нехотя и пренебрежительно принял и надел маску.

— Нет, Фестиваль Масок, — доктор ответил. Лифт распахнулся прямо в квартиру.

— Закрытый клуб?

Била музыка, сияли зеркала, искрились хрустальные люстры. Комнаты путались и перебегали одна в другую. Публика струилась по залам. Пили абсент и шампанское.

Доктор пропал. Подскочила дама в открытом платье, расшитом маками, в мини-масочке на одних только глазах и с голубем на руках. Голубь — не живой. Аксессуар.

— Я — Коломбина, это значит «голубка». Я — подруга Арлекина, — защебетала она. — Знаете?