Максим Форост - Вперед, государь!

Этеры растаскивали перевёрнутые повозки. На бамперах и зеркалах машин болталась запутавшаяся упряжь. Гудели сигналы. Обезумевшие водители выскакивали из машин. Тысячи воинов в доспехах перемешались с тысячами людей на пышущей гарью автодороге. Я выскочил на шоссе. Расталкивая людей разных миров, я кричал до хрипоты своим подданным:

— Отойти от них! Всем отойти от дороги! — но только сорвал голос.

Я всё же сумел отвести армию. Мы пересекли шоссе в другом месте и почти без потерь. В тот день и час мы поняли, что святой принцип Неизумления больше не существует.

История пятая

Поверженный на асфальт

Что и говорить, для меня она оставалась Белой Принцессой. Влекло меня к ней, тянуло. В первом мире я повсюду сталкивался с Терезой: в лицее, на улицах, возле офисов, в которые мне доступа ещё не было. По-моему, она неплохо устроилась. Когда исчез последний святой принцип, пропали все разделяющие миры преграды. Я изнывал от взрослого, прежде мне не знакомого влечения. Встретив её мельком, я весь остаток дня не мог прогнать из головы её образ.

В тот год у Эльжбеты и Эльздетты родились сыновья. Они не пришли из заповедного леса, как свойственно природе второго мира, не склонились перед отцом с матерью, прося принять их. Нарушая законы, они родились на свет из материнского чрева, что выдало принадлежность их отца первому миру.

Взяв на руки младенца своей жены, Гальмикар не сказал мне ни слова упрёка. О правде, известной нам обоим, мы молчали, но я-то молчал малодушно, а Гальмикар — великодушно. Компенсируя свой стыд, я назвал сына Давид-Александром, поскольку наследник нуждался в царском имени, а Гальмикар, вторя мне, назвал сына Леон-Цезарем.

Сказал ли я, что после присяги вождей, страна возродилась? Но с утратой Простодушия на искренность подданных я мог только надеяться. Им тоже оставалось лишь верить мне на слово, что я ищу Справедливости. Теперь мы были вынуждены договариваться ещё и с державами первого мира. Люди двух миров не должны притеснять друг друга, но в правдивость этих намерений тоже приходилось лишь верить.

Я сознавал, что причина нестроений где-то поблизости. Укоряя в бедах себя, я был склонен переложить часть вины на Терезу, чей образ отпечатался в моей натуре. Как-то раз я решил снова очистить душу самобичеванием. Я уже поднял плеть флагеллантов, но в комнату вошёл Ксанф.

— Что? — я отбросил плеть в раздражении.

Не говоря ни слова, Ксанф сел у стола. Он будто бы предлагал мне начать разговор первому. Я знал, о чём должен спросить его, и потому мучительно выдавил:

— Ну, так что там? Чёрная Дама в темнице… э-э… жива ли ещё?

Её сиятельство привезли во дворец на следующий день. Встретив Чёрную Даму, я приказал срыть темничную башню и возвратить ей родовой замок. Она с достоинством отказалась. Чёрная Дама заметно состарилась, если можно говорить о возрасте во втором мире. Она почернела глазами и побледнела лицом.

— Правда ли, что причина несчастий в Терезе? — я направил разговор в нужное русло.

Бывшая узница сощурилась, видя, как я отвожу беседу от себя самого, но, помолчав, ответила:

— Старый король так страдал из-за того, что пресеклась династия. Бедняга! В роковой день из леса не появился его долгожданный сын и наследник. Дочь была ошибкой природы! Отец стал бояться, что с её воцарением исчезнут все остальные законы и принципы мира.

— Итак, умирая, он завещал Чёрной Соправительнице следить за принцессой и контролировать каждый её шаг, — уточнил я.

Моя собеседница скорбно кивнула, и тогда я договорил:

— Но появился я и всё испортил?

Чёрная Дама всплеснула руками. Это обозначало либо смех, либо возмущение.

— Нет, ты всё усложнил, государь! Тереза вызвала тебя, человека другого мира, а принцип неизумления на тебя не подействовал. Она всех перехитрила, Трувёр! Ты грубо вмешался, и твой чёрствый мир раскрылся внутри моего.

— Так это я — причина всех бед? Ну, спасибо тебе, — помрачнев, я оперся о подоконник.

Чёрная Дама затрясла головой:

— Ты стал ошибкой Терезы, ты оказался социально неразвитой личностью твоего мира!

— Ребёнком! — разозлился я. — Это называется: я был ребёнком.

— Вот именно, — фыркнула Чёрная Дама. — Это нас и спасло. Тебя тянуло к Терезе, но так по-детски, что ты не сознавал похоти. Ты потряс законы моего мира, но тебя инстинктивно, опять же по-детски, тянуло к справедливости. Эх, если бы ты послушал меня и не отпускал Терезу!

— Куда не отпускал? — вскинулся я.

— В твой мир. Он мир манил её так же, как тебя притягивал наш! — она с гордостью выпрямилась, подчёркивая превосходство её мира.

Я отступил. Чёрная Дама вышла победительницей. Она отодвинула стул — он ей мешал, она выключила радио. Вообще, она легко распоряжалась вещами из первого мира. Она подошла к окну. Внизу автомашины прогревали двигатели, а мотоциклист промчался из конца в конец переулка. Я проводил его взглядом — всадник на железном коне на секунду завладел моим вниманием.

— Твой мир занятен, — признала Чёрная Дама в задумчивости, — он притягателен. Теперь я могу рассмотреть его в подробностях. Послушай меня, царь! Что ты искал у нас? Вспомни. Ой, только не говори, что пришёл за серебристым плащом и чарующе-синим платьем!

Я сжал губы. Оказывается, она многое обо мне знала.

— Что ты искал, базилевс? — она сменила гнев на милость и заговорила покровительственно, почти по-матерински. — Чего не достаёт твоему миру? Подумай. Нечто обратное стала искать в твоём мире Тереза.

— Я должен подумать, — пробормотал я.

— Не торопись, но и не медли. Спроси тех, кто простодушнее… чем ты.

— Посоветуй мне этого человека, — сдался я окончательно.

Чёрная Дама, всматриваясь в меня, проговорила:

— Ну, скажем так, лежит за пределами Мусуфликандии страна трёх цезарей Линкистрия. Им не была нужна твоя детская справедливость, они не утратили своей и не примкнули к твоему королевству. А за Линкистрией есть крохотная страна Алины-Майи, светлой королевы. Решайся…

Она тяжело вздохнула, и мне показалось, что ей на лицо легла тень усталости. Такой я и запомнил её. В тот день я в последний раз видел Чёрную Даму.

Я еле дождался лета. Святые принципы пропали, поэтому заботы первого мира вмешались в мои планы. Я освободился лишь тогда, когда рассчитался с экзаменами. Наступило первое лето, которое я проводил самостоятельно на свой страх и риск.

Один на один я простился с Эльжбетой, а после с её сестрой. Я постоял над сыновьями и каждому оставил, что мог. Одному — осмеянную Эфестионом корону и меч моих первых побед, другому — шитый золотом плащ и книгу, ставшую ключом к этому миру.

Мать не хотела отпускать меня одного, отец не доверял мне мотоцикл, но кони второго мира по-прежнему не принимали меня, и потому мотоцикл я всё-таки взял. В дорогу со мной собрались этеры, и родителям пришлось на них положиться.