Максим Форост - Вперед, государь!

Доктор пододвинул к кушетке скрипучую табуретку.

— При одном-единственном условии я кое-что скажу тому человеку…

— Исполню! — поторопился я.

— Погоди, базилевс, с обещаниями. Если кому-то не жить без мира, где искреннее братство и верность стали законами природы, то это значит, что ему пора понять: эти свойства — не что иное, как замысел о сущности всего мироздания.

Я призадумался и кивнул, показывая, что всё понял. Хотя на самом деле думать предстояло о многом.

— Если в этом мире ты — царь, — он внимательно смотрел на меня, — значит, ты несёшь двойную ответственность за то, как этот замысел реализуется в мире. Но запомни, всё это я скажу лишь тому, кто обеспокоен, не он ли сам — причина нестроений мира, который он полюбил.

Я промолчал, вынужденно соглашаясь и с этим.

— Ну, теперь ты узнал всё, что хотел? — он поднялся.

Конечно, я собирался спросить о линкистрийских цезарях, но Доктор остановил меня:

— Государь, трудно быть мостом между двумя мирами?

Кивнув, я признал, что, пожалуй, трудно. А Доктор ни с того ни с сего рассказал:

— Однажды, когда я повзрослел, я написал себе письмо в будущее. Перечислил беспокоившие меня вопросы и изложил их как свои цели и руководства к действию. Лет через десять я распечатал письмо и разочаровался. Круг вопросов, волновавших меня в юности, свёлся к тому, стану ли я крупным политиком, придумают ли машину времени и кто будет чемпионом мира по шахматам.

Соображая, к чему этот поворот разговора, я ждал от Доктора пояснений.

— Перед тобой встанут новые проблемы, — заверил он, — и ты изменишься. Но либо ты изменишь себя сам, и притом к лучшему. Либо тебя изменит жизнь, и притом к худшему. Третьего не дано. Следует принимать трудные решения. Особенно, когда тебе искренне преданы, а ты для кого-то — источник справедливости.

После этого Доктор отошёл к двери и вдруг, весело козырнув мне, воскликнул:

— Вперёд, государь! — и вышел.

Вот, я остался лежать на узкой кушетке. К жёсткой походной кровати мне не привыкать, я — царь и воин. Пускай я далеко от дома, пусть выбит из седла, а мой мотоциклетный шлем — треснувший и разбитый — валяется где-то рядом. Всё это — пусть! Я не один. Это главное. У моей постели стоят верные мне до гроба этеры: Гальмикар ди Барка, Эфестион ди Лессо и Ксанф ди Геззети. Я вымученно им улыбаюсь и пробую шутить:

— Чувствую себя смертельно больным Александром, у одра которого собрались диадохи!

Шутка не удалась. Эфестион с возмущением воскликнул:

— Диадохи разорвали страну на части и сцепились между собой в войнах!

— М-да, — я задумчиво почесал подбородок. — Вообще-то, диадохам было бы лучше разделить не страну, а ответственность за неё. Правда?

Этеры не ответили: мои слова показались им неожиданными. Тогда я позвал Гальмикара:

— Ответь, ты же больше всех настроен по-философски…

— Да, государь? — он подошёл к изголовью.

— Вот, существует мир, в котором у людей есть возраст. Ну, возраст, ты понимаешь? Это когда человек приходит в мир беспомощным, но у него есть мать и отец, и он растёт, взрослеет. Что ты скажешь о замысле мироздания?

— Я бы сказал, — Гальмикар на минуту задумался, — что Тот, Кто замыслил такой мир, благ и заботлив как мать и отец. А ещё, что святые принципы такого мира — это ответственность и искренность со всеми, кто доверяет тебе и кому доверился ты.

Я поразился:

— В столь разных мирах одинаковые святые принципы. Постой, тогда зачем миры друг другу открываются? Я, кажется, знаю… У всех, кто повидал второй мир, остаётся мечта о верности, чести и братстве.

— Зачем тебе мечтать, государь? — Гальмикар не дал мне договорить. — Живи в нашем мире, он весь — перед тобою! Базилевс, ты говоришь так, как будто собрался уйти.

Резко поднявшись с кушетки, я вскочил на ноги:

— С чего ты это взял! — раскатисто выкрикнул я с царскими интонациями. Эфестион и Ксанф, узнав меня прежнего, заулыбались и подхватили мой тон:

— Государь намечает программу дальнейших действий. Идём же, государь, нас ждут великие дела!

Я подхватил разбитый мотоциклетный шлем, как раньше подхватывал железный шлем короля и рыцаря. Мы выскочили на улицу. Лил дождь, лужи всё шире растекались по асфальту. На той стороне улицы нас дожидалась свита трёх цезарей-линкистрийцев.

Неожиданно с левой стороны через всю площадь донёсся гадкий смешок Терезы:

— Оклемался? Иди же ко мне, иди скорее сюда!

Она была соблазнительна так, как соблазнителен грех или преступление. Но на площади справа появилась королева Алина-Майя, она светилась, и её свет был прекрасен. Да, не красив, а именно прекрасен, как всё неземное! Я мог лишь склонить перед ней голову.

— Эфестион, Ксанф, Гальмикар, вам надо держаться королевы Алины-Майи и трёх цезарей. Тогда мир воспрянет, а лучницы Эльжбета и Эльздетта воспитают сыновей в верности и искренности. Гальмикар! Вырасти их, они окажутся славными базилевсами.

Услышав это, Гальмикар сглотнул комок, а Эфестион застыл как изваяние. Только добродушный Ксанф ухватил меня за рукав:

— Ты это о чём, сир? — он забеспокоился. — Не торопись, подожди, — упрашивал он.

— Загадочный Доктор поведал мне о том, — сказал я, — что он как-то раз написал письмо в будущее.

— Это ещё зачем? — Ксанф изумился.

— Затем, что люди в его мире взрослеют. Могу ли я оставаться мостом меж двух миров, если из мира в мир пойдут не только мечты, но и пороки?

— Не торопись, царь, подумай, — повторил Ксанф. — Давай, ты ещё раз посмотришь в волшебное окно Алины-Майи?

Я пообещал и сдержал слово, посмотрев в то волшебное окно. Как и в прошлый раз, я увидел городской двор и человека, до странности похожего на меня… От окна королевы я возвратился другим, изменившимся. Этеры, стоя плечом к плечу, ждали меня через улицу. Я пересёк её, несмотря на мчащиеся автомобили, проскользнул между корпусами машин, как волна проходит через волну. В ту минуту я всецело принадлежал второму миру.

Этеры протянули мне руки, и мы сомкнули рукопожатие четырёх. Всё было как в первый день нашего союза. Догадываясь, о чём я думаю, Гальмикар стиснул мою руку:

— Царь! Если ты должен сделать выбор, то делай его немедля!

Эфестион выразил теплящуюся в каждом из нас надежду:

— Базилевс, ты нужен здесь. Твой мир там, куда тебя тянет.

А верный Ксанф тихо спросил меня:

— Сир, ты увидел в окне судьбу?

В ответ я кивнул, потому что не мог говорить. Комок сдавливал мне горло. Я крепче сжал руки друзей, и это стало рукопожатием на всю жизнь, прочнее которого не было ничего на свете.

Тогда Гальмикар высказал то, что лежало на душе у этеров. Он пожелал мне:

— Вперёд, государь!

— Вперёд, государь! — уже никто не говорит мне этих слов. Королевский меч не тяготит мне бедро, кольчуга не обнимает мне плечи. Мне не было одиноко, когда мой район перестал быть столицей державы, а дом стал не дворцом, а просто домом. Лет тридцать назад я сделал выбор, и наши миры разделились.