Максим Форост - Вперед, государь!

— Ой, пусть герр герцог не изволит себя гневать. Он есть работник лодочника. Он есть ночевать у меня по пути в свой дом.

Мельник так ненатурально угождал, что Евтихий приподнялся на локте и стал наблюдать за ним. Герцог тоже не удовлетворился ответом.

— А он крещёный? — спросил Видукинд внушительно, и бродяга закатил глаза, прячась под покрывалом. — Законы Великого Карла карают смертью за уклонение от святого таинства. Встаньте! — герцог поднялся сам и велел встать другим. — Вознесём молитву на сон грядущий! Pater noster, Qui es in caelis…

Чернобородый с готовностью вскочил и, отвернувшись ото всех на восток, принялся читать латинскую молитву. Мельник же явно не знал из «Отче наш…» ни единого слова. Герцог мстительно усмехнулся, хотел прицепиться к нему, но в это время Евтихий, дочитав молитву по-гречески, перекрестился справа налево — по-византийски.

Видукинд округлил и без того крупные глаза, перевёл дух и не стал затевать спора о вере.

Все улеглись. Но герцог вскоре опять пристал к мельнику:

— Эй, развлеки нас перед сном, хозяин! — потребовал он. Мельник поспешно вскочил. — Расскажи какую-нибудь быль или небыль. На твой выбор, давай же.

Изнурённо пробормотав под нос что-то покорное, мельник уселся на чурбан, подперев спину мятыми войлочными сапогами.

— О! Пусть герр герцог изволит слышать волшебную сказку про сапоги. Ну так… Eine schwarze Müller, один бедный мельник умер и оставил старшему сыну в наследство одну мельницу…

— Вот как, — не выдержал Евтихий, он в темноте не сводил с мельника глаз. — Конечно, где ещё начаться волшебной сказке, как не на мельнице. Всё чудесное должно начинаться на мельнице либо в кузнице.

— А? — перепугался мельник, думая, что его в чём-то обвиняют.

— Нет-нет, — Евтихий улыбнулся. — Я говорю, что мельников, кузнецов и травников издавна принимали за колдунов. Всё необычное в баснях должно начинаться с них.

Снова вспыхнул очаг, а из дальнего угла высунулся чёрнобородый постоялец:

— Э-э, нет, чужеземец, ты забыл бардов. А бардов испокон веку держали за гадателей и прорицателей, — чужак сверкнул белыми зубами и затих.

Видукинд не шелохнулся и даже не повернул к нему головы. А Евтихий всмотрелся в чужака, но ничего ему не ответил.

— Осёл! — мельник не выдержал напряжения. — Осёл был оставлен мельником его среднему сыну! А младшему достался волшебный кот. Так этот кот и говорит ему: «Der lieben mein Herr, подари-ка мне сапоги, чтобы мне удобно гулять в них…»

— Какая прелесть, — Евтихий был снисходителен. — Мурлыкающий домашний зверёк как эвфемизм домового гения или духа-хранителя. Сапоги ему нужны для очеловечивания, без них он не сможет проявить среди людей свою магию.

Мельник прикусил язык и испуганно глянул на герцога. Видукинд заворочался и раздражённо махнул рукой:

— Эй, давай другую сказку.

Мельник тоскливо выдохнул:

— Ну, ежели герр герцог не изволит знать, как kleine Kater побеждал лесного людоеда…

Евтихий резко поднялся, от его безмятежности не осталось и следа. А мельник продолжил:

— Eine gute Mutter, одна добрая мать жила возле леса и отправила подросшую дочь в лес к одной старухе. Die gute Mutter дала дочери einen roten Haube, красную накидку на голову…

— А это намного хуже… — выдавил Евтихий.

— Миланец, это ещё почему? — герцог был недоволен.

— Красные плащи и шапки — одежда лесных духов. А здесь, герцог, это ещё и метка крови. Созревшую девушку мать метит особой одеждой и отсылает в лес. Это может быть жертвой лесным духам или жестоким обрядом посвящения, — Евтихий обернулся к мельнику. — Любезный, скажи, есть ли в этой истории людоед?

— Nicht людоед, nicht! — замахал руками мельник. — Wölfe, девушку съели Wölfe, а потом отпустили. Всё кончилось gutt!

Евтихий стиснул зубы и изменившимся голосом выговорил:

— Падернборнский капитулярий Карла Великого «Об области саксов» карает смертной казнью за человеческие жертвоприношения лесным духам. Герцог Энгернский, скажи, неужели королю был бы нужен этот жестокий закон, если бы твой народ не имел подобных обычаев?

Повисла тишина. Слуги герцога Видукинда, кажется, затаили дыхание. Вскоре одни перекрестились, а другие зашептали что-то своё. Так стало ясно, кто из саксов христианин, а кто остался язычником. Несчастный мельник испуганно крестился, но путал при этом правую и левую стороны и лишь бестолково водил рукой туда и сюда.

А Видукинд опустил руку в кошелёк с деревяшками, вынул одну из них, рассмотрел:

— Руна Ehwaz, «лошадь». Это значит, что поутру нам в дорогу.

— Где бродяга?! — Евтихий увидел, что дальний угол пуст.

Мельник засуетился, сбивчиво забормотал на вульгарной латыни, что постоялец, мол, вышел в сени по надобности. Евтихий распахнул дверь, опрокинув деревянную табуретку. Но незнакомца нигде не было.

Только молодой месяц заходил за горы на дальнем берегу Рейна, а на реке, как показалось Евтихию, скрипели лодочные уключины.

4

Туман на реке не спеша рассеивался. Отдельные его клочья застряли в низинах у берегов. Тянуло сыростью, мокрой травой и лесом.

Лес покрывал собою все берега — высокие, утёсистые. Рейн петлял, извивался меж них точно змея. Вода сделалась шумная, говорливая, необузданная. Лодка так и неслась, раскачиваясь то туда, то сюда. Лодочники еле успевали править, огибая выступающие из воды камни.

Один лодочник из людей Видукинда — узколицый вестфальский сакс — всё время поглядывал на Евтихия. Наконец, не выдержал:

— Не моё это дело, герр миланец. Совсем не моё, — он налегал на левое весло, ведя лодку чуть ли не боком к течению. — Напрасно ты в тот день на мельнице, — он поколебался, — так рисковал.

— А я рисковал? — Евтихий переспросил. — Да?

Узколицый сакс только опустил веки.

— Я-то — крещёный сакс, — заметил он, управляясь с веслом. — Я-то — христианин добрый. Ну, а другие… язычники. Это страна саксов, герр миланец. Тут многие молятся лесным демонам, а ты в тот вечер ругал их веру.

На правом борту второй лодочник с дымчато-серыми как рейнский туман глазами тоже не вытерпел. Опасливо поглядывая на соседнюю лодку, где был Видукинд, сероглазый шёпотом зачастил Евтихию:

— Так оно столько крови тут пролилось, столько крови. Восстания, возмущения. Боже мой! Разоряли церкви, сжигали живьём священников.

— Кто же это бунтовал-то? — Евтихий видел, что лодочник непрестанно оглядывается на хозяйскую лодку.