Вадим Тарасенко - Фаворит из будущего [publisher: SelfPub.ru]

«Самый точный ответ могут дать только небеса», – шутил он про себя.

Закружили звезды свой хоровод, выстраиваясь в причудливые линии и вспыхивая то там, то тут. Мгновение, другое и яркие точки выстроились в несколько цифр, четко выделяясь на «ночном небе» – 10: 47.

«Ну, надеюсь, звезды меня не обманули», – Чернышев пристально глянул в глаза подпоручику.

– Завтра я тебе покажу занимательное представление. Потом ты сам решишь, помогать мне или нет.

– Какое представление, барин? – не удержался Герасим.

– Солнце закрою. Ночь днем сделаю!

– Ой, барин… как жить то тогда будем?

– Солнечное затмение? – спросил офицер. – Когда земля в темень погрузится? Мне сказывали, что это от того, что Солнце Луна собой прикрывает.

«Б…дь, лучше б ты вообще в цифирной своей школе не учился», – выругался про себя Чернышев.

– Правильно. Только завтра эту Луну я заставлю перед Солнцем встать, – делая ударение на «я», произнес Александр.

– Как же так, барин, днем же нет Луны то! – на лице Герасима легко читалась смесь ужаса и удивления.

– Такое и антихрист сделать может, – буркнул Половцев.

«Ага, ты поверил, что кто-то может затмение устроить. Коготок увяз всей птичке пропасть! Теперь осталось тебя убедить, что это не антихрист сделает, а посланник Божий».

– Нет, не может. Ежели б антихрист мог светилами небесными командовать, он бы давно всю Землю в темень холодную погрузил и все живое сгубил. Но Бог не дает ему такого лиходейства утворить. Только своим посланникам разрешает и то на короткий срок.

– Когда ж ты такой спектакль сделаешь? – спросил офицер.

«Все, поверил! Ура!»

Стараясь не выдать своей радости как можно более равнодушно, с легким зевком Чернышев произнес:

– Да когда хошь. Вот станем завтра, позавтракаем, и я покажу сей спектакль. Кто ж такое делает на голодный желудок то?

«Вот только как я время точное узнаю? Ну да ладно, как то с этим разберемся. Было бы затмение, а на открытие занавеса я успею, – успокоил себя Александр. – Спектаклю быть!»

Санкт-Петербург, Временный деревянный Зимний дворец Елизаветы Петровны. 9 (20) февраля 1761 года

Перед опочивальней императрицы резко, нервно зазвонил колокольчик. Дежурная фрейлина подскочила с кресла, мельком взглянув на окно, за которым тоскливо висел хмурый зимний петербургский рассвет, и бросилась в императорскую спальню. Стоящие у дверей гвардейцы быстро распахнули перед ней белые двери, украшенные императорской короной. Но фрейлина даже не успела переступить порог спальни. Навстречу ей шагнул мужчина:

– Лекаря! – скомандовал он. – Императрице плохо!

Фрейлина метнулась обратно к своему столику, из-за которого она только что вскочила. Женская рука нервно дернула алый шелковый шнур. Еще раз, еще. Теперь сигнал тревоги раздался в апартаментах лейб-медика императрицы, которые располагались прямо над спальней Елизаветы Петровны. Вскоре появился и он – полноватый мужчина с наспех надетым на голову париком с красным саквояжем в правой руке.

– Яша! Опять! – в голосе фаворита императрицы Ивана Шувалова слышалось нечем не прикрытое отчаяние.

Позади него на широкой кровати под балдахином лежала женщина с запрокинутым навзничь лицом. Из ее носа двумя темно-красными струйками бежала кровь. Несмотря на пышность одеяла, оно не могло скрыть болезненную полноту самодержицы Российской империи.

«Варвар! Московит! – лейб медик шотландец Джеймс Маунси за внешне беспристрастным лицом, кипел от негодования. – Сколько раз можно намекать, чтобы не называли меня Яшей! Но неужели трудно произнести Джеймс или хотя бы Джимми, как называет меня наследник престола?»

Лекарь подошел к кровати.

«Как ее разнесло. Верный признак воспаления кишок. И лицо стало опухать. Так и до апоплексического удара недалеко. Сегодня обязательно надо встретиться с Петром Федоровичем. Он просил раз в неделю докладывать о состоянии императрицы. Но сейчас можно и чаще. Как говорят эти варвары: „Каши маслом не испортишь“. Надо обязательно дать понять наследнику престола о своей безусловной преданности ему», – Джеймс Маунси привычным движением взял в свою правую руку царственное запястье.

Пульс императрицы еле прощупывался и не частил.

«Хлынувшая через нос кровь сняла чрезмерное давление. Поэтому пускать кровь нет надобности. Даже хуже будет, учитывая общую слабость организма».

– Яша, ну что медлишь! Кровь пускай! Помрет же! Тогда на дыбе окажешься, окаянный! – на всю спальню орал обычно кроткого нрава Иван Шувалов, обожавший свою царственную любовницу, годившуюся ему в матери.

– Принесите кувшин теплого вина, свечу и таз! – распорядился медик.

Все мгновенно было исполнено.

Щелкнул замок лекарского саквояжа. В руках шотландца Маунси блеснул ланцет с изящной ручкой из кости. Он несколько секунд подержал его лезвие над горячей свечой.

– Распорядитесь ее приподнять, – скомандовал лекарь.

В спальню вошли два гвардейца охраны. Они быстро посадили императрицу, оперев ее на подушки, прислоненные к спинке кровати. Елизавета Петровна была одета в белоснежную, расшитую золотом ночную рубашку. Сползшее вниз одеяло открывало царственную, но далеко не царственного вида грудь. Фрейлина поставила на кровать таз с водой.

– Поддержите ей руку, – приказал женщине лейб-медик.

Для фрейлины эта процедура была привычной. Она взяла левую руку Елизаветы Петровны и осторожно развернула ее, чтобы было удобно добраться до вен. Шотландец платком, смоченным в теплом вине, протер кожу. Быстрое движение ланцетом и в таз потекла темная кровь. В нос ударил неприятный какой-то гнилостный запах.

«Точно воспаление кишок, – лейб-медик невольно поморщился, наблюдая, как по белой рыхлой женской руке, покрытой какими-то пятнами, течет кровь. – И как он с ней спит? Задохнуться можно», – шотландец низко опустил голову, чтобы русский вельможа по выражению его лица не смог догадаться о его мыслях.

Лицо Елизаветы Петровны, склоненное на правый бок, побелело. Такую картину шотландец часто видел у раненых, истекающих кровью, когда в качестве полкового лекаря участвовал в русско-шведской войне. Он знал, что после этого часто наступает смерть. Поэтому в своей врачебной практике в Москве, в которой он поселился после войны, старался поменьше делать кровопусканий, которые другими врачами считались панацеей от всех хворей, начиная от простуды и заканчивая острой меланхолией, как тогда называли депрессию. Может благодаря этому у него меньше умирало пациентов и слава о нем, как о хорошем врачевателе, дошла до двора Елизаветы Петровны в Петербурге. После смерти императорского лейб-медика Кондоиди в 1760 году эту должность предложили ему.