Константин Кураленя - Шаман-гора

— Дак ужо скучать-то не с руки. Господа охвицеры говорят, что через сутки будут пермских на место сажать, — радуясь скорому окончанию пути, а значит, и всем дорожным мытарствам, доложил Зимин Филипп.

— А там, глядишь, дня через три-четыре и наш черёд, — поддержал его Болдырев Ефим.

При словах Ефима моё сердце, словно предчувствуя какие-то непонятные перемены, непроизвольно сдавило грудь. Я подумал, что обязательно поднимусь на Шаман-гору и проверю возможность возвращения в своё время.

Где-то, в глубине души, меня начал точить червяк сомнений.

А стоит ли возвращаться? Здесь я встретил свою любовь. Меня окружают хорошие люди. Живи да радуйся. Но я загонял свои сомнения обратно, в потаённые глубины своего сознания. Человек должен жить в то время, к которому он принадлежит. Так устроено природой или каким-то высшим разумом. Если он, конечно, существует. И если происходит сбой, то его необходимо устранить. А иначе будет нарушен привычный порядок вещей.

— Пермские-то радуются, что не приведи Господь, — завистливо вздохнул Татаринцев Матвей.

— Погодь маненько. Будет и на вашей улице пень гореть, могёт так случиться, что не позовёте даже седалище погреть, — хлопнул Матвея по спине Степан.

— Я! Да не в жисть! Хошь чем могу побожиться, — обиженно перекрестился Матвей.

— Да будет тебе, Мотя. То я так, шутейно, — успокоил обидчивого крестьянина Степан. — Верю, что при случае встренишь ты меня как полагается и даже чарку поднесёшь.

— А то! — польщенно заулыбался Матвей.

— Небось, оголодали? — услышав разговор про чарку, забеспокоилась жена Зимина Праскева.

— Да не так чтобы очень, но и не без того, — неопределённо покрутил в воздухе растопыренной пятернёй Степан.

— Сидайте до стола, — засуетилась женщина. — У нас в чугуне с утреца ушица знатная томится. Ишто простынуть не успела.

— Ушица — это хорошо, — довольно заулыбался Степан. — Да ежели ещё под чарку, то через четыре дён точно на месте будете.

— Идите ужо. Налью вам для аппетиту, — спрятав руки под передником, проговорила Праскева.

Хлебая наваристую уху, я думал, что надо навестить плот, где находилось семейство Луизы. За эти несколько дней я успел соскучиться по русской испанке с манерами светской барышни.

При мыслях о девушке мои губы непроизвольно раздвинулись в улыбке.

— Ты чего это, Михаил, лыбися? — подозрительно спросил Степан.

— Да так, — отмахнулся я от чересчур внимательного казака.

— Не иначе как Луизку свою вспомнил? — хитро прищурился Степан.

— А то уже, Стёпа, не твоего ума дело. Ты хлебай ушицу-то, хлебай, — остудил я парня.

Степан обиженно засопел и принялся энергично стучать ложкой о миску. Да так энергично, что обеспокоенная Праскева поинтересовалась, не желаем ли мы добавки.

Добавки мы не желали и от души поблагодарили женщину за сытный обед.

— Послухай, Михаил, — деликатно произнёс Степан.

После обеда мы лежали на тёплых, прогретых летним солнцем, брёвнах плота. Натруженные вёслами руки расслабленно покоились на моей груди. Измученное тело требовало отдыха и сна. Веки непроизвольно опускались на глаза, а уставший мозг выдавал в засыпающее подсознание неопределённые образы и разноцветные круги.

— Ну, — я с трудом стряхнул с себя липкие путы сна.

— Ты как с Луизой-то далее думаешь?

— А ты с Катериною как? — ответил я вопросом на вопрос.

— Ну, ты сравнил, — присвистнул Степан. — Я казак. Зашлю сватов, и вся недолга. А ты-то в солдатчине. Тебе ещё служить да служить.

— Не думал я ещё об этом, — чистосердечно признался я. — Как судьба сложится.

— Да-а, — сочувственно протянул Степан. — Но ты не боись.

Всяко могёт случиться. Глядишь и охвицерство своё назад выслужишь.

— Да я и не боюсь. Паскудно просто на душе, когда начинаешь об этом думать, — досадливо поморщился я.

— Ладно, — махнул Степан рукою. — Не буду тебе душу бередить. Расскажи мне лучше, как ты с абреками на Кавказе воевал.

— Да как воевал… — пожал я плечами. — Как все воевали, так и я воевал.

— Небось, и крестами от государя-батюшки жаловали?

— Жаловали. Да только отобрали кресты, когда всех чинов и привилегий лишали.

Я прикрыл глаза, и память услужливо высветила передо мной картины военных буден. Но не той войны, не кавказской, а войны афганской. На этой войне и в моей памяти навечно остались мои боевые друзья. Я хотел вспомнить и рассказать Степану об одном из боёв. Но почему-то перед глазами встал эпизод совсем не боевой.

Перед штабными палатками выстроили весь наш отдельный десантно-штурмовой батальон. Перед нами на плащ-палатке лежало обезображенное тело механика-водителя из третьей роты.

Все конечности у парня были отрезаны, а мужские причиндалы вставлены в окровавленный рот. Кроме того, всё тело было порезано на кровавые лоскуты. По всей вероятности, с солдата, ещё живого, снимали кожу. Картина просто жуткая.

— Вот, — обличающий перст замполита батальона капитана Нагорного уткнулся в страшные останки солдата. — Гвардии младший сержант Омельченко, нарушив все воинские уставы, совершил самовольную отлучку из расположения батальона. При этом он угнал вверенный ему БТР. Недалеко от населённого пункта его захватили душманы. Это всё, что осталось от недисциплинированного воина. А ведь дома его ждёт мать. И до дембеля ему оставалось всего два месяца. И что вы прикажите написать его родителям? — Капитан повернулся к батальону и, словно ожидая ответа, замолчал.

Солдатский строй, подчиняясь уставу, молчал. Капитан Нагорный не знал всей правды. Вчера вечером казанова местного пошиба Омельченко, предварительно обкурившись анашой, направился на свидание к своей афганской зазнобе. Затуманенный наркотой мозг требовал подвигов. После отбоя он выгнал из расположения части свой БТР и отправился в аул, тем более что стоявший на посту молодой боец не посмел остановить «дедушку Советской армии». А афганская деваха заманила его в засаду.

Единственное, что было непонятно, почему он поехал в аул один?

Иногда мы позволяли себе подобные выходки, но на гулянку бойцы отправлялись целым отделением. Видно, парень уже ничего не соображал.

Да, жалко, конечно, пацана. Но, с другой стороны, человек сам хозяин своей судьбы. И у Омельченко был выбор. Он его сделал.

Так что всё по-честному.

Рассказывать об этом случае Степану я, конечно же, не стал.

Недалёкие и глупые люди были и будут всегда. И смерть свою они, как правило, встречают по-глупому. Вместо рассказа я до хруста в суставах потянулся и внёс другое предложение.

— По-моему, нам надо навестить моих подчинённых и остальные плоты с нашими подопечными, — произнёс я равнодушным тоном.