Аркадий Черноморский - Последний подарок Потемкина [litres]

Первый раз он кашлянул кровью на следующий день после смерти Фиры.

Когда Сенька понял, что она уже не проснется, – он пошел искать дворничиху – тетю Асурат. И сторговался с ней за две картошины. Та увезла Фиру на саночках в неизвестном направлении. Когда Сенька провожал взглядом это «что-то» незначительных размеров, замотанное в белое, бывшее столько лет его мамой, горло само собой сжалось в каком-то полукашле, полувсхлипе. А когда он откашлялся в рукав, то случайно заметил немного свежей крови на темно-синей ткани ватника. Первая мысль была: «хорошо, что мама не расстроится…» Он тут же удивился всей абсурдности это мысли. И ее противоречивости.

«Чего ж тут хорошего? – была мысль вторая, – наверное, уж лучше бы была жива, хоть бы и расстроенная, так? И третья мысль вдогонку: – А что бы сказала об этом парадоксе нойда?»

Он вспоминал ее довольно часто. И ее, и Светлейшего. Чаще всего, когда было плохо. И это немного помогало. Особенно в последние дни жизни мамы.

Фира умирала тихо, никого не беспокоя. Только за день до смерти попросила жареной картошечки. – «Бульбочки», – как она ласково назвала картошку на языке своего детства. Сенька взял кусман хозяйки – брусок хозяйственного мыла – и побрел на Мальцевский рынок.

Мыло было последним напоминанием о сделке в магазине на Басковом переулке. Всё остальное было съедено и обменяно, чтобы просуществовать эти два месяца. Мыло и спички были весьма выгодными бартерными товарами. Ему удалось поменять спички на немного колотого сахара и пол-литра олифы, но мыло он хранил как заначку на черный день. Все его попытки извлечь крокодильную компоненту бывшей аллегории на тему «Вечное зло, пожирающее слабых мира сего» из-за батареи, провалились. Крокодил упорно не хотел покидать свое забатарейное логово. Сенька особо и не удивился бы, узнав, что зловредной рептилии с изумрудными глазами – творению великого французского ювелира, там, за батарей, так понравилось, что она теперь вовсе не горит желанием вступать в контакт с окружающим миром… Он теперь вообще мало чему удивлялся…

Однако шутки шутками, но согласись, читатель, иметь драгоценность, стоимость которой наверняка исчислялась «блокадными килограммами муки, сотнями спичечных коробков и десятками кусманов хозяйственного мыла», и не иметь возможности достать ее из-за оледеневшего куска чугуна, – в этом есть какая-то чудовищно-насмешливая гримаса судьбы.

Впрочем, и к этому Сенька стал относиться по-другому. Убедившись в том, что достигнуть цели иначе, как отломав батарею ломом или отрезав ее газовой горелкой, невозможно, он смирился с ситуацией. Ни лома, ни горелки у него не было. Пока.

«Возможно, в этом есть какой-то скрытый смысл, – думал он, – подожду покамест…» Общение с нойдой явно пошло ему на пользу.

Ну, а здраво рассуждая, читатель, куда бы он пошел со своим сокровищем? Назад к Косте-Подсолнуху? За кульком муки и банкой сгущенки? И кусманом хозяйственного мыла…

Мыло удалось обменять на пять картофелин. Сенька просил шесть, но щетинистый мужик с вороватыми глазами и карманами, туго набитыми мелким картофелем, уперся, и всё тут. Он был единственный с картошкой в тот день. В общем, пришлось согласиться. Две картофелины он запрятал. У него вообще появилась эта привычка – прятать еду. Иначе съедалось всё и сразу. И дети, и взрослые себя уже не контролировали. Совсем. Поэтому ему пришлось взять на себя эту неблагодарную роль – пищевого Цербера. Верховного хранителя и распределителя еды.

Три картофелины были почищены так, что толщина шкурки не превышала доли миллиметра. Затем нарезаны на тонкие ломтики. И поджарены на олифе. Фира с благоговением медленно жевала золотистые картофельные овалы и счастливо жмурилась. Съела полтарелки и отодвинула. Сказала: – Все, наелась, спасибо, Сенечка, – и сомкнула глаза.

Где-то под утро она, очевидно почувствовав приближение смерти, попросила Сеньку ещё раз немного рассказать о волшебном вечере во дворце. Он нарушил свой договор с младшим лейтенантом Севастьяновым несколько дней назад, когда окончательно понял, что эту тайну Фира уже никому не раскроет. В этой жизни, во всяком случае. И рассказывал небольшими эпизодами, в деталях описывая все персонажи, костюмы, манеру говорить, внешность, украшения… Всех, кроме нойды… Получалось вообще-то очень увлекательно, как калейдоскоп каких-то сказочных историй. Фире очень нравилось. Она молча слушала, улыбаясь. Но когда Сенька дошел до атамана Головатого и его песен под аккомпанемент кобзы, Фира вдруг тихонечко запела по-украински…

Но, не закончив куплета замолкла и тихо сказала:

– Под Тульчином, на хуторе, стояла старая церковь. Говорили, что один пан ее построил в память о потерянной дочери. В годовщину ее смерти он приезжал к ней на могилу и пел ей эту песню.

– А дочку его не Марией звали?

– Не знаю, Сенечка. Знаю только, что умерла совсем молодой дивчиной… Ну, расскажи же мне ещё про дворец… мой мальчик, а гутер ингелэ…

Но его почему-то начинал душить кашель каждый раз, когда он начинал эти рассказы…

Когда, проснувшись, он повернулся, то не поверил своим глазам: Фира выглядела помолодевшей лет на двадцать. Лицо какого-то голубовато-мраморного цвета красиво оттенялось рыжими волосами, выбившимися из-под вязаной лыжной шапочки. Полоска зубов загадочно поблескивала в улыбке. Глаза задумчиво прикрыты. Только не дышала…

Тетя Фая поджарила картофельные очистки. И их с наслаждением съели Эдик и Таня. Глядя на их потухшие, голодные лица, Сенька подумал: «Этих надо эвакуировать во что бы то ни стало». И пошел искать дворничиху…

Трамвай опять остановился ненадолго, очевидно, чинили пути. На этот раз на углу улицы Марата и Кузнечного переулка. Аккурат рядом с музеем Арктики. Ох и какой же чудесный это был музей! Мечта любого советского школьника. Каких только экспонатов там не было! И палатки полярников, дрейфующих на льдинах, и первый самолет-амфибия Ш-2 для ведения ледовой разведки, и чучела огромных полярных обитателей: медведей, волков, оленей… А в самом центре макет «Арктика» – гигантский сегмент глобуса с рельефной картой северного полушария вплоть до шестидесятой параллели.

«Где-то там, между 67-м градусом северной широты и 25-м восточной долготы лежит Лапландия, – страна озер и диких гусей, столь любимая нойдой», – опять подумалось Сеньке. Но тут его внимание привлек странного вида человек со старым потертым портфелем, стоявший перед входом в здание музея. Прислонившись к пятой, если считать слева направо, колонне, человек этот, похоже, молился. На это указывали и сложенные руки, и частые кивки головы, и, как Сеньке показалось, даже крестное знамение, которое человек сотворил пару раз. Причем двумя пальцами. Заинтригованный особенно последним фактом, Сенька стал следить за человеком. Но, похоже, что молитва подошла к концу.