Аркадий Черноморский - Последний подарок Потемкина [litres]

Пётр Алексеевич с утра мучился страшной болью. Боль и колола, и дергала. Как больной зуб. Только в пояснице. Царские почки, изрядно изношенные буйной жизнью и недавней ноябрьской ночью в очередной раз застуженные ледяной водой Финского залива, доживали свои последние недели.

Тяжело посмотрел он на Меншикова мутными от страданий глазами. Но тот осмелился приблизиться и стал что-то быстро шептать в царское ухо. Пётр сильно обнял его за шею и шаркающими шагами побрел во внутренние покои, волоча за собой светлейшего князя.

Вышли они под вечер, оба бледноватые и встревоженные. Изрядно выпивши. Выпили еще, невзирая на протесты царского лейб-медика Блюментроста.

– Лаврентий Лаврентьевич, – сказал император, – отдыхай… Тут такое дело…

Он подошел к окну и сквозь зимнюю мглу устремил свой взор на другой берег Невы. Там, проглядывая сквозь кромешную тьму зимней ночи, лежал остров, на котором двадцать два года назад он построил свой первый дом. Петру казалось, что вроде бы блуждают там, на этом куске богом забытой, замерзшей земли, изредка вспыхивая в темноте, какие-то синие огоньки. Как неприкаянные души умерших без покаяния грешников. Глядя во тьму и сжимая монету со своим профилем и надписью: «ВСЕЯ РОССИИ САМОДЕРЖЕЦ» в огромной ладони, император упрямо повторил:

– А я всё равно не поверю волхвам чухонским, гори они все синим пламенем в пекле… У меня планида иная…

После смерти императора разные слухи поползли по городу. Говорили, что князь Меншиков набрел в бору на колдунью чухонскую. И дала она ему какую-то монету золотую, заколдованную. Двойной червонец. Глянешь на нее, – и все. Карачун. Сразу почки отваливаются. Так что в бор и его окрестности народ теперь без надобности старался не ездить.

Прошло лет десять. Умер в сибирской ссылке Меншиков. С ним умерли и многие слухи, связанные с жизнью и смертью Императора. А город его всё рос и рос, как на дрожжах. Постепенно стал застраиваться и район за Фонтанкой. И там, где шел тракт на Новгород, возникла большая слобода. Позже к ней от Фонтанки прорубили просеку, а потом уже проложили широкую дорогу, от которой в разные стороны ответвлялись разъезды. Потому и саму дорогу эту стали называть Разъезжей.

Одним из таких разъездов была будущая Боровая улица. Бор к тому времени почти весь вырубили. Одни пеньки торчали. Так и называли это место – Большие Пеньки. Но небольшой лесок, через который протекала речка Волковка, оставался нетронутым. Обходили его суеверные строители. И лишь когда стали рыть Обводный канал, добрались и до него. И тут началось «всякое».

Землекопы, что работали на строительстве канала, отказались вдруг выбирать грунт близ реки Волковки. Волковкой – это ее русские окрестили. Ижорцы же издавна звали речку Сетуй, или Сутилла, смотря на каком диалекте говорили.

Слухи нехорошие опять поползли по городу, падкому до всякой мистики и чертовщины. Что делать – место такое. Нехорошее место…

Генерал-лейтенант Герард – главный инженер из департамента водяных коммуникаций, приехал разбираться:

– Кто зачинщик, сволота?

Землекопы вытолкнули невзрачного вида белесого мужичка. На ломанном русском с чудовищным акцентом он, дрожа всем телом и затравленно озираясь, повторял одно и тоже:

– Этот плохой место, уходить нада…

Генерал-лейтенант взял землекопа Матти Лаури за шкирку швабской своей стальной рукой и выжал из него следующую историю:

– Местные жители из чухонской деревеньки Антола давно считали это место на берегу мелкой Сутиллы проклятым и всячески обходили его стороной. В старину располагалось здесь языческое капище, где, по слухам, шаманы и жрецы из племен изури и карьяляйн приносили своим страшным богам богатые жертвы. Частенько человеческие. Когда викинги пришли в эти места, то изрубили и волхвов, и шаманов в куски, в шматки человеческой плоти. Ибо это они умели, как никто другой. И тут случилось необычное. Только забрызганные поганой кровью воины улеглись на ночлег, как из соснового бора явился им страшный старик и проклял их всех жутким проклятием. А заодно и корону шведскую. Скандинавские воины ко всему привычны. Но был этот колдун карельский настолько страшен, что даже их проняло. Ни меч его не брал, ни крест. И это было страшнее всего. Всё бросили шведы и ушли из проклятого леса. Только напоследок принесли в жертву пять девушек из местного племени изури… ижора…

Зарезали и бросили в реку, в Сутиллу. А потом хотели крестом освятить нехорошее место, да вышло плохо. Маршал их схватил святое распятие рукой, забрызганной поганой кровью. И тут затрясся весь лес, весь бор. Как от жуткого хохота. Побросали викинги все. Сломя голову побежали оттуда. Да только никто из них до дома так и не добрался. Все сгинули…

И вот уже неделю, с самого первого дня, как докопали канал до берега Сутиллы, стал по ночам к белесому, с голубыми изумленными глазами землекопу Матти Лаури, приходить страшный древний старик. Воздевал руки к небу, осыпал проклятиями, грозился извести всех, кто тревожит древнее капище.

– Старик сказал, что за собой в могилу утащит, – волновались землекопы.

Разбив в кровь чухонскую морду Матти и пообещав всех сослать в Сибирь на рудники, генерал-лейтенант Герард добился восстановления статуса-кво. И работы опять начались. А вот Матти Лаури исчез. Навсегда.

То ли сбежал хитрый чухонец, то ли сгинул. А канал-таки достроили. И назвали «Обводный», потому как изначально задуман он был, чтоб во время весенних половодий воды Невские отводить в залив.

Великий Обводный Канал. Он обводил город с юга гигантской кривой жирной линией…

Пролетели годы. И окрестности «Обводного» превратились в территорию с весьма сомнительным составом населения, а берега застроили заводами и фабриками, беспрестанно сливавшими свои отходы в его некогда чистые воды. Вода завоняла. Стала непонятного цвета. В зависимости от того, кто сливал и в какое время года – целая гамма непостижимых цветовых оттенков медленно проплывала перед глазами изумленных петербуржцев. И с мрачным юмором они окрестили его Новой Канавой. Или просто Канава.

«Батюшка Питер бока наши вытер, а мать Канава и совсем доконала…»

Но Канава удручала петербуржцев не только нехорошим запахом и мрачным цветом своих вод. Воды эти часто скрывали в своей зловещей глубине непонятные, страшные дела. Нехорошая слава была у Обводного, особенно у его мостов. Особенно у Борового. Немало человеческих жизней прервалось на нем. Кого сбросили лихие люди, а кого и непонятное позвало в свинцовую воду канала…

Кто его разберет… Только не стоит, читатель, в одиночку ходить по мосту этому в год, заканчивающийся на тройку… А если уж довелось идти, то, упаси Господи, слушать, что там тебе слышится снизу, из канальной серой мути.