Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

Исключение, и то под жестким нажимом вовремя оказавшегося там обер-фельдфебеля Рауля Клоцше, сделали только для вытащенного из-под трупов потерявшего сознание русского майора.

– Ублюдки безмозглые! – кричал Клоцше, грубо отпихивая в сторону рослого старшего стрелка из своей роты, уже замахнувшегося примкнутым на карабин плоским штыком, чтобы приколоть в еще слабо колышущуюся от дыхания спину советского офицера. – Вы, что, свиньи окопные, русские погоны не различаете? Это же майор! Приказа не слышали? Офицеров и комиссаров для допроса живыми брать! Ты и ты, вызвать к нему санитара и охранять. Шкурой своей вонючей за него ответите, если помрет. Действуйте!

Чуть позже, чем поднялась в последнюю контратаку группа Павликова, решил сбежать отсюда в село единственный оставшийся в живых от своего экипажа Мишка Брыкин. Стыда и сомнений в своем намерении он не испытывал. Совершенно. После моментальной гибели в оглушающей слепящей вспышке товарищей слегка контуженный взрывной волной механик-водитель еще какое-то недолгое время оставался в своем одиночном окопе, понемногу приходя в себя. Когда артобстрел и бомбежка уже закончились, а танки и пехота еще не приблизились, его, слегка засыпанного, нашли уцелевшие автоматчики, приставленные к танку, и привели в блиндаж к тогда еще живому старшине медицинской службы. Тот вскользь оглядев и пощупав, посоветовал ему просто где-нибудь прилечь и отдохнуть. Или здесь, или в село пойти. Ран никаких у него нет, а контузия – дело такое, может, отлежится, а может, до конца жизни (сколько бы ее не осталось) мучиться придется.

Но у Брыкина сумасшедшей каруселью кружилась голова и тошнило, как ни разу не бывало даже после зверского перепоя – идти в деревню ему казалось совершенно невозможным делом, и он решил отдохнуть поблизости. Доставившие его в блиндаж автоматчики уже ушли, и Мишке пришлось пуститься в обратный путь самостоятельно. Еле переставляя ноги, он приплелся к своему полуосыпавшемуся окопчику, выстеленному чьей-то бесхозной простреленной шинелью, отодвинул в сторону так и валявшийся здесь трофейный автомат с тремя запасными магазинами в брезентовом подсумке, и лег, стараясь поскорее забыться. И моментально провалился в сон.

Проснулся Брыкин, когда немцы снова пошли в атаку. Но не сразу. В его нарушенном контузией сознании грохот взрывов и близких выстрелов, гулкое сотрясание земли, накладывались на собственные кошмарные сновидения. То, что это ему не снится, он понял поздно, когда немцы уже занимали разгромленные позиции Павликова, добивая защитников. Знакомые ему автоматчики куда-то постепенно рассосались еще раньше: кто погиб, кто ранен, кто во время боя отбежал-отполз. Почувствовав себя после сна гораздо лучше, Брыкин сначала тоже решил повоевать пешим порядком, отомстить проклятым гансам за гибель своего экипажа. Да и вообще, как иначе? Когда сквозь низко стелящийся дым он начал замечать на доступном трофейному автомату расстоянии силуэты в чужих шлемах или шинели вражеской окраски – то, уткнув прямой магазин во внутренний скат оплывшего бруствера, старательно навел на них упертый в плечо откинутым прикладом трофей и принялся скупо бить короткими очередями, удовлетворенно щерясь злой улыбкой на удачные попадания.

Но тройной брезентовый подсумок быстро опустел. При себе у него оставался лишь наган в потертой кобуре на поясе. Зуд мести и желания убивать выветрился, удовлетворенный несколькими явно упавшими от выпущенных им пуль фашистов. И что? Какая теперь польза Красной Армии, если он, кадровый механик-водитель красноармеец Михаил Брыкин, здесь поляжет геройской смертью, как простой стрелок-пехотинец? Не его это дело из окопа пулями шмалять или с геройским криком «ура!» в рукопашную бросаться. Тем более, после контузии. Пострелял – и будет. В селе еще, вроде бы, наши держатся… Брыкин достал из кобуры наган, зачем-то, наверное, растягивая время, прокрутил барабан, проверяя заполненность его камор, хотя наверняка знал, что набиты все, и выкарабкался наверх. Опять заломило виски и затылок, но голова больше не кружилась. Между ним и деревней немцев еще видно не было. Вроде бы. Брыкин слегка пригнулся, чтобы казаться незаметнее, и, то и дело оглядываясь, с револьвером в опущенной руке зашагал в относительный тыл по разбитому бездорожью. Выбравшись на шоссе и уже слегка приободрившись, он засунул наган не в кобуру, а за ремень возле пряжки, чтобы был под рукой, и пошел чуть быстрее.

Дитмар Шварц, неделю назад награжденный Железным крестом 2-го класса за геройский побег из плена в первый же день войны, сидел на обтянутом дерматином сиденье за рычагами «тройки», одной из первых и довольно удачно прошедших русские позиции перед венгерской деревней насквозь. Его экипажу пока везло: не влупили по нему бронебойным снарядом ни непробиваемый русский танк, ни чуть более мощная, чем ее германская прародительница, русская противотанковая пушка. Обошли их губительным вниманием даже бронебойщики со своими несуразно длинными, да еще и, как рассказывали, пятизарядными противотанковыми ружьями, которым борта с небольшого расстояния лучше не подставлять – пронижут, как фанерные. Не попалось им на пути и диких русских самоубийц со связками гранат. Зато сами они дали этим вонючим русским свиньям на славу. Наводчик Вольфганг зря времени не терял. И устаревший станкОвый пулемет со щитком на его счету, и в бревенчатую амбразуру дзота со второго снаряда засадил, и расчет противотанковой пушки взрывом разметал, и его спаренный пулемет не зря ленту расходовал. Молодец! Куда-то постоянно строчил и сидящий справа стрелок-радист Густав, вроде бы, судя по его довольным выкрикам, он косил иванов прямо взводами и ротами. Но сам Дитмар этого не видел, он с напряжением всматривался в узкую лобовую щель, защищенную триплексом, через которую зачастую ни черта не было видно кроме разного оттенками дыма и, привычно работая рычагами и педалями, вел машину, моментально останавливаясь для выстрела по команде командира или наводчика.

В этой атаке ему, так сложилось, не довелось полностью проявить свое мастерство: не раздавил, устрашающе лязгая гусеницами, ни одной пушки, не втоптал с наслаждением в податливый грунт ни одной пулеметной точки или парочки минометов. Стыдно сказать, даже ни один живой иван под его траками не превратился в томатную лепешку, жалобно и смешно вопя от ужаса и боли. По мертвым он проехался. Это да. Было. Даже специально вилял для этого. Но удовольствия от этого не получил. Совсем не то. Когда позиции русских перед венгерским поселком с неудобоваримым для арийского уха названием были захвачены, командир экипажа велел Дитмару остановить танк, а сам высунулся наружу из своей башенки – осмотреться. Как ни крути, но обзор через прикрытые триплексами щели этой самой башенки у него был совсем не ахти. Хуже, чем у русского командира с его панорамным перископическим прицелом. Командир Дитмара заметил ковыляющего в сторону деревни по шоссе русского, судя по черному комбинезону и шлему, танкиста, и приказал Густаву срезать его из курсового пулемета. Но не навоевавшийся в этом бою механик-водитель попросил разрешить ему раздавить ивана гусеницами. Командир, предвкушая легкую забаву, согласился. А почему бы и нет? Пусть парни расслабятся. Заслужили.