Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

– Ладно, повоевали, – отреагировал Иванов. – Коля, уходи резко влево. Гена, огонь из пушки, если нет непосредственной опасности для нас, не открывай, из пулемета можешь, саму пушку поверни вперед. Бронебойный.

И они, расталкивая и уничтожая подворачивающиеся на пути какие-то прицепы, машины и не разбери в дыму что, давя солдат и даже оказавшиеся здесь откуда-то фургоны и лошадей, пошли в отрыв почти перпендикулярно шоссе. Сразу пропала видимость, пришлось включить чудом уцелевшую при буйных таранах укрытую брезентовым чехлом фару, дающую через узкую щель недалекий скудный обзор.

Подождав, пока тридцатьчетверка двинет в свою одиночную атаку на вражескую колонну, Черкасов, невольный зачинщик этого героического, но, в какой-то мере, и авантюрного поступка, негромко обратился к бойцам и разъяснил всю ситуацию.

– В общем, так, – резюмировал он, – товарищи бойцы и младшие командиры. Неволить я никого не стану. Кто устал или не видит смысла продолжать сражаться здесь и сейчас, – волен уйти. На своих на двоих. Препятствовать не буду. А бронетранспортер остается здесь. Со мной. И я предлагаю все-таки, хоть немного прикрыть нашим танкистам спину. А то сами себя потом уважать не сможем.

– Это если живыми останемся, – раздался из темноты осипший голос. – Какой смысл здесь гибнуть? Что мы супротив такого количества немчуры сделаем? А? Танкисты хоть броней изрядно прикрыты. И оружие у них вполне мощное. Бог даст – выживут. А мы? С одним стрелковым оружием за жестяными бортами. Стоит одному снаряду в эту консервную банку угодить – пишите похоронки. Разве я не прав? Вы, товарищ комиссар, как хотите, но я за то, чтобы, не ввязываясь в бои, попытаться в темноте проскользнуть и выйти из окружения. А на счет «на своих двоих», тут вы не правы. Пешим ходом шансы у нас сильно уменьшатся. Сами ж говорите, танкист с вами условился, что мы на юго-восток тихо двинемся. Чего ж вы перекручиваете?

– Слушай, Францев, – возразил комиссар, узнав бойца по голосу, – воевал ты в эти дни хорошо, я видел, труса не праздновал, но сейчас – ты не прав. Смысл врага бить – он всегда есть. Слышишь, в селе до сих пор стреляют, – кто-то из наших там еще держится. Не сдается.

– Так и я сдаваться не предлагаю, – упрямо продолжал отстаивать свое мнение Францев. – Я предлагаю вовремя отступить перед превосходящими силами противника и соединиться с нашими. Приказ, который нам зачитывали вчера, «держать шоссе и населенный пункт Мордойморду (или как он там называется?) до последнего патрона и человека», считаю в нынешней ситуации утратившим смысл. Тем более, как я прекрасно помню, в том приказе говорилось и о скором подходе сюда наших «основных сил». И где они? Ау-у! Они там в штабах чего-то намудрили, нахреновертили, а нам теперь своими задницами расхлебывай.

– Слушай, Францев, я пообещал, что никого неволить не буду, – я свое обещание сдержу. Но разлагать остальных бойцов – не позволю. Не хочешь здесь оставаться – вылазь к едреней фене из транспортера, не занимай место. Кто еще с Францевым согласен – прошу следом. Да поживее.

– А чего это вы меня гоните? А? Давайте остальных бойцов спросим, кто за то, чтобы без боя на юго-восток ехать?

– Францев, не доводи до греха, – полез в кобуру за наганом Черкасов, его винтовка осталась прислоненной к выгнутому борту.

– А пугать меня не надо, я пуганный, – первым вскинул короткий трофейный автомат привставший красноармеец. – Убери руку от револьвера, комиссар. Мне бы не хотелось тебя убивать. Ты мужик правильный. Но и мне жить не мешай. Хлопцы, еще раз спрашиваю, кто за то, чтобы не пехом, а на транспорте до своих ехать?

– Слышь, ты, абрек с автоматом, – повернулся назад в открытой водительской рубке Голощапов, – а ты это транспортное средство вести сможешь?

– А что?

– А то. Что тебе бы меня в первую очередь спросить не мешало. Я своего командира не брошу. И полностью согласен с комиссаром. И чего ты на меня автомат наводишь, гнида полоумная? Убить хочешь? Ну, давай, сам потом на мое место ся…

Отдаленную какофонию выстрелов в покинутой деревне гулко перебил близкий солидный голос башенного орудия выехавшей на боевую позицию тридцатьчетверки. Еще и еще. Германская колонна озарилась вспышками удачных попаданий. Отвлекшегося на мгновение Францева мигом обезоружили, надавали тумаков (комиссар не вмешивался), отобрали гранаты и грубо вышвырнули через борт на землю – иди, голуба, пехом. Обозленный внезапной переменой расклада «голуба» от недостатка ума и волнения не унялся и совсем уже зря, начал громко орать, что раз к нему так подло отнеслись, те, кого он ошибочно считал своими боевыми товарищами – он сдастся немцам и всех заложит.

– Товарищи, – негромко сказал Черкасов, – кто там к борту ближе, приказываю: пристрелите этого предателя-недоноска, пока он действительно к немцам не побежал.

Почти залпом бахнули яркими в темноте вспышками несколько винтовок. Жалости к вполне достойно воевавшему эти два дня бойцу, но сейчас поднявшему оружие на комиссара, а потом и вообще пообещавшему всех продать немцам, большинство красноармейцев не испытывало. Недавние заслуги полностью стерлись глупой бездумной выходкой. Расстрелянный с нескольких метров Францев упал, но был еще жив: он корчился на земле, норовя приподняться, и жалобно причитал. Теперь осужденный товарищами на смерть невнятно оправдывался, хрипя пробитыми легкими, что его не так поняли, что ни к каким немцам он вовсе не собирался. Он хочет жить, он любит Родину и партию, а особенно товарища Сталина и его здесь представителя комиссара Черкасова. Пусть его перевяжут и возьмут обратно в транспортер, а он, как выздоровеет, будет по-прежнему воевать до Победы. Точку поставила Настя, выстрелив ему в голову. Больше не из ненависти к потенциальному перебежчику, а чтобы прекратить его действующие на нервы, клокочущие кровавой пеной громкие причитания, вполне могущие приманить сюда фашистов своим русским языком. В первом залпе она не участвовала. Больше никто покидать «ханомаг» желания не изъявил, или побоялся; качать права – тоже. Черкасов приказал Голощапову ехать потихоньку следом за Ивановым, но ближе, чем на сто метров к танку не приближаться.

Не получилось. Тихонько бормочущий на холостых оборотах двигатель полугусеничного «немца» при трогании с места внезапно чихнул и замолк. Голощапов несколько раз попробовал его реанимировать электростартером – тот с германской исполнительностью крутил, но мотор не подхватывал. Нецензурно чертыхаясь сквозь зубы, Олег раздвинул тесно сидящих позади притихших от нехороших предчувствий красноармейцев и полез наружу, попросив присоединиться к нему кого-нибудь с фонариком. Под распахнутым верхним двустворчатым люком капота фонарик осветил ненамного отличающиеся от советского БА-10 внутренности бронетранспортера. Вот только Голощапов хоть и научился довольно сносно водить подобную машину, с ее нутром и могущими в нем возникнуть неполадками знаком был гораздо хуже. Что здесь не так и где искать поломку он не соображал. Совершенно.