Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

– Было дело, Рауль. В Польше. В 39-м. Поездка в Люблин… Рана твоя как? Уже не беспокоит?

Клоцше передал ремень с застегнутыми подсумками солдату, снял с левого плечевого ремня плоский фонарик и направил широкий луч прямо на зажмурившегося Голощапова. Всмотрелся, хмуря брови:

– Хельге? Ольег?

– Он самый… Слушай, Рауль, будь мужчиной. Не трогай девчонку. Меня, если хочешь, пристрели. А ее не трогай. Она, знаешь кто?

– Кто?

– Жена Иванова. Командира моего. Он тогда броневиком нашим командовал. Помнишь? (Клоцше кивнул, Настя непонимающе зыркала то на Олега, то на непонятного немца).

– Жена твоефо Ифанофа стреляйт дойчлан зольдатн.

– А я, ты думаешь, чем занимался с конца августа? Перевязывал всех встреченных раненных немецких фельдфебелей и на мотоцикле к своим отвозил?

– Мне нет нужно напоминайт, как ти менья спасайт. Я фсе помнить. Ти фоефать броньефик?

– Нет, – покачал головой в обычной пилотке, но одетый по-прежнему в черный танкистский комбинезон, не считая нужным скрывать свою воинскую специальность Олег. – Я танкист. Заряжающий. Или, как раньше называли, командир башни. На мне ваших германских жизней – ей, дурехе неумелой, за год не настрелять. Не убивай ее. А?

– Папиэ, докумэнт, – протянул широкую ладонь к Насте Клоцше.

– Отдай ему, – посоветовал Голощапов. Настя достала из внутреннего кармана гимнастерки несколько небольших обклеенных разноцветным коленкором книжечек. Клоцше принял и, подсвечивая себе фонариком, просмотрел. Там была и выдающая Журавскую с потрохами красноармейская книжка без фотографии, но с ее воинской специальностью, и удостоверение на знак «Ворошиловский стрелок» II-й степени, и комсомольский билет, и письма с фотографиями. Письма и фотографии обер-фельдфебель вежливо вернул и ткнул пальцем в замеченный под плащ-палаткой и расстегнутым ватником на небольшой плоской груди девушки значок с мишенью под красной звездой.

– Сньять, – негромко велел он. Олег кивнул, и Настя плохо слушающимися пальцами принялась откручивать над левым карманом гимнастерки свое заслуженное еще в мирное время в Осоавиахиме достойное отличие. В условиях плена – опасное. Клоцше повесил обратно на левый плечевой ремень фонарик и сильными пальцами разорвал все три книжечки на несколько мелких кусочков, а обрывки аккуратно втоптал широким сапогом в рыхлую грязь. Туда же последовал и протянутый девушкой значок. Ничего больше не сказав, обер-фельдфебель повернулся и зашагал прочь, что-то походя буркнув своим подчиненным. К пленным подошли два немецких солдата с карабинами в руках и непонятными словами, а больше прикладами, вполне доходчиво объяснили, что им нужно идти в деревню.

Танк Иванова оторвался от преследования, во всяком случае, фар догоняющих панцеров сзади видно не было, как-то незаметно кончились и безбожно давимые противники спереди. Проехав относительно ровное поле, Гурин вывел машину к широкой ложбине между разновеликими холмами, поросшими, похоже, виноградниками. Остановились. Иванов высунулся в люк с биноклем и с трудом огляделся. Горящая техника осталась позади, луна еще только поднималась на очищенный от облаков небосклон и кроме собственной приглушенной брезентовым чехлом фары и золотых гвоздиков прибитых к небесной тверди звезд других источников света в их распоряжении, к сожалению, не существовало. Так ничего толком не рассмотрев, ни в бинокль, ни без него и, не желая, в тоже время, демаскирующее демонстрировать яркость собственной фары, Иванов скомандовал Коле двигаться между холмами на юг. Медленно. Сам при этом так и остался стоять в башенном люке.

Между холмами обнаружилась проселочная дорога с глубоко выбитыми колеями – идти машина стала легче, чем по полю. Дорога поворачивала, огибая левый холм и примерно в нескольких сотнях метров впереди Иванов заметил редкую россыпь огней, велел остановиться и внимательно осмотрелся. Какое-то селение, небольшое, на карте, если он правильно сориентировался, даже без названия. Хутор, что ли? Соваться туда не хотелось, там вполне могли быть немцы или венгры. Слева от хутора поднимался еще один холм, уже покрытый не виноградником, а лесом. Справа, вроде, помех нет. Дорога, по которой они ехали, вела к хутору, пришлось снова сходить на перепаханное поле и ползти медленнее, благо, широкие гусеницы это вполне позволяли. Уже почти обогнув по широкой дуге еще не спавшее селение (возможно, из-за вооруженных постояльцев), тридцатьчетверка снова выкарабкалась из рыхлой грязи на хоть и грунтовую, но дорогу и пошла значительно резвее.

Приглушенная фара слишком поздно осветила замерший прямо посреди дороги, очевидно, застрявший из-за какой-то поломки T-II. Перед танком стоял и просительно махал руками немец. За скупо светящей в глаза фарой он не мог рассмотреть силуэт приближающейся машины, но никого другого лязгающего здесь гусеницами кроме панцера родного вермахта встретить, очевидно, совершенно не ожидал. Иванов тихонько сообщил экипажу новости, остановил танк, не доезжая нескольких метров, и попросил подать автомат.

Довольный подъехавшим, как он считал, товарищем, подошел немец, продолжая лопотать что-то не вполне понятное молчавшему Иванову, хоть и в довольно скромной мере, но заранее освоившему еще до войны язык потенциального противника. Свою ошибку он понял, только зайдя за светящую вперед фару. Слишком уж не похож был облик остролобого полукруглоголового и длинноствольного танка русских на германские прямоугольные коробки. Немец отшатнулся назад и лапнул за висевшую слева на животе большую кобуру.

– Найн! – громко запретил ему Иванов, поднимая к плечу автомат с уже откинутым прикладом. – Хенде хох! Их вере шисн. Капитулирен.

Немец быстро оценил обстановку и послушно поднял руки.

– Ком хиа, – позвал Иванов. Немец приблизился. – Во зин ди камарадн (где товарищи)?

– Их бин алайне (я один), – покачал головой немец.

– Вилст ду либн (жить хочешь)? – спросил капитан.

– Йа, – кивнул немец.

– Бетроген (обманул) – капут, – предупредил Иванов, покачав автоматом, как будто трясущимся от очереди.

Наружу из люка заряжающего выбрался Витя Ершов с наганом, одолженным ему Минько, в одной руке и фонариком в другой и боязливо отравился на осмотр замершего посреди дороги мелкого панцера. Немец не обманул: в тесной броневой коробке больше никого не было. Ершов вернулся и снял с немца ремень с парабеллумом.

– Что будем с ним делать, товарищ капитан? – спросил Ершов, поигрывая револьвером, ненавязчиво намекая, что проще всего – пристрелить.

– Для начала я его расспрошу, – ответил Иванов, – пусть лезет на танк.

Немец быстро понял, что от него хотят, и забрался на надгусеничную полку. Иванов достал палетку с картой и, подсвечивая фонариком, ломаными фразами, дополняя слова жестами, уточнил, где именно они сейчас находятся и где, по сведениям немца, подразделения вермахта и мадьяр. Танкист-ефрейтор знал мало. Или прикидывался таковым. Их танк сломался, и его командир отбыл с попутной крестьянской телегой за помощью. Радист-заряжающий выбыл из строя еще раньше по болезни. А он простой механик-водитель и ничем дальше своего панцера не интересуется. На то офицеры есть. Назвал ничего Иванову не говорящий номер своей моторизованной дивизии и фамилию ее командующего. О планах германского наступления на этом направлении он, естественно, совершенно не осведомлен. Где сейчас проходит линия соприкосновения с русскими – тоже. В общем, совершенно бесполезный разговор получился.