Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

– Ершов, – позвал своего нового заряжающего Иванов, – вернись к танку. Над гусеницами у него канистры закреплены. Вылей одну в башню, а другую на моторное отделение. И возвращайся.

– А поджечь?

– Я из ракетницы подожгу. Действуй.

– А с этим что делать будем, – плотоядно кивнул Ершов на все еще стоящего позади башни немца.

– А что с ним делать? Не с собой же везти. Отпустим. Не стрелять же его. Я ему, как бы, обещал жизнь. Он нам не помеха. Свяжешь по рукам и ногам и оставишь у дороги. Можешь еще рот заткнуть.

– Извините, товарищ капитан, что нарушаю субординацию и спорю с вами в боевой обстановке, но, считаю это не совсем правильным. Сейчас-то нам этот ганс не помеха. Да и потом, думаю, тоже. Но он ведь максимум к утру снова вернется к своим. А там, новый танк получит. Вполне может кого-нибудь из наших советских солдат убить. Тем или иным способом. Неправильно это – его в живых оставлять. С него ведь не возьмешь обещание, больше не воевать. Если бы еще в лагерь военнопленных можно было бы его отправить, тогда – да. Согласен.

– Ишь ты какой, красноармеец Ершов. Сильно наперед думаешь. Прямо не тактик, а стратег. Как в той сказке, где одна «мудрая» девица дофантазировалась до того, что, еще толком не познакомившись с парнем, уже мысленно хоронила рожденного от него ребенка и по этой причине ревела. Ладно, если ты хочешь, чтобы этот конкретный немец больше против Красной Армии не воевал – просто покалечь его. Прострели ему, скажем, колено. И всех делов. Действуй. Но сперва займись танком. Хотя… Если думать по твоему методу, то он и одноногий может быть причиной смерти кого-нибудь из наших. Скажем, в инструкторы пойдет, других учить. Или, поступив на какую-нибудь работу, где его хорошо сгибающаяся нога не обязательна, даст возможность призвать в солдаты до него там работавшего ганса, а уже тот, в свою очередь, убьет красноармейца. Нет, Ершов. Не мучайся дурью от таких тяжких раздумий. Просто свяжи его и все. Не мелочись. Мы сегодня, в том числе и с твоим участием, столько фашистов накромсали – этот один погоды не сделает. Действуй. Мы ж не звери. Не фашисты какие-нибудь.

Ершов, перед тем, как обстоятельно облить танк бензином, быстро обыскал его, прихватив моток электрического кабеля из ящика со всякой дребеденью и какую-то тряпку. Иванов согнал немца на землю и велел Гурину сдать на десять метров назад. Пока Ершов крепко стягивал руки и ноги положенного в двадцати метрах от дороги лицом в землю немца и затыкал ему кляпом из тошнотворной промасленной тряпки рот, капитан метким выстрелом из ракетницы поджег подготовленный к аутодафе панцер.

Объехав по перепаханному полю бодро и ярко занявшийся костер, тридцатьчетверка вернулась на проселок и уверенно поползла дальше. Дорога втянулась в небольшой, если верить карте, лес. При выезде из него до Иванова, по-прежнему стоящего в башне, донесся невнятный гул. Коля сбавил газ и медленно перебирающий траками танк выбрался на открытое пространство. Через сотню метров проселок впадал в дорогу, по которой опять же на восток тянулась плотно сбитая вражеская колонна. Луна успела подняться повыше, и видимость теперь была относительно достаточная. Даже без бинокля отчетливо просматривались впряженные цугом упряжки лошадей, влекущих закрепленные на передках пушки и запряженные парами четырехкопытной тягловой силы груженые фургоны.

«Ох, немцы и войск стягивают, идут и идут», – подумал капитан и решил в этот раз атаковать без предварительной стрельбы – снарядов оставалось, мягко говоря, не густо. И тяжелый танк не спеша пополз наперерез колонне. Немцы, как и их давешний одинокий гусеничный собрат, совершенно не беспокоились при его появлении, считая, что с этого направления могут выползти лишь панцеры вермахта. И зря.

Советский танк, повернув пушку назад, медленно подъехал к перекрестку, видя, что он не останавливается, и, посчитав это обычным хамством возомнивших о своем привилегированном положении танкистов, к ним навстречу спрыгнул с подводы какой-то ганс и стал на пути, гневно размахивая руками. Иванов скрылся в башню, захлопнув за собой люк, и Гурин резко добавил газ, рывком бросив тяжелую машину на плотно забитую врагами дорогу и сворачивая налево. Приземистая и широкая гусеничная машина, не открывая огня, пошла жадно подминать под себя, разбивать или (кому везло) всего лишь сталкивать в бок запрудившие асфальтированное шоссе артиллерию и обозы.

Что происходит позади, несмотря на раздавшееся перепуганное лошадиное ржание, людские вопли, хруст, скрежет и рев форсированного дизеля не сразу поняли передние немцы, и тридцатьчетверка успела изрядно «пережевать» своими гусеницами и подмять тяжеленным корпусом немало военной техники вермахта, от полевых и противотанковых пушек до патронных двуколок, походных кухонь и подвод с боеприпасами, снаряжением и провиантом. Изрядно доставалось и несчастному конскому составу; люди, большей частью, успевали спастись бегством.

Позади разогнавшегося танка, как после асфальтового катка, оставалась широкая примятая полоса искореженных перемешанных разновысоких обломков, местами залитых черной, в основном, лошадиной, кровью. Весть о русском нападении, наконец, обогнала безжалостно громящую колонну тридцатьчетверку. Ездовые, сталкиваясь с соседями, бешено нахлестывали многоконные упряжки, заранее спеша убраться с полотна дороги и спастись от неодолимого русского чудовища; им помогали товарищи, тянувшие лошадей в сторону под уздцы, бьющие руками и карабинами по хвостатым круглым крупам и подталкивающие пушки. Но убраться с дороги успевали отнюдь не все, и очередные, часто покинутые возницами, фургоны, пушки и орудийные передки покорно ложились, превращаясь в бесполезный хлам, под неумолимо наваливающуюся на них разогнавшуюся больше чем 30-тонную бронированную машину.

Немцев охватила паника. Толком никто ничего не понимал. Сколько русских? Откуда взялись, можно сказать, в тылу обозов вермахта? О сопротивлении если кто и думал, то не имел к этому средств. Бросать по одной гранате, знали, что бесполезно, готовить связки – не успевали. А если кто и мог дать хоть какой-нибудь маломальский отпор, например расчеты легких пехотных и противотанковых пушек, то они не успевали сняться с передков и перевестись в боевое положение, как или были раздавлены, или бешеный враг уже проломился, сея непоправимые разрушения, мимо.

Когда один расторопный унтер-офицер, не попавший со своим противотанковым орудием под неумолимый русский каток, заставил свой не разбежавшийся расчет закатить легкую пушечку обратно на дорогу, и уже готовился выстрелить иванам в корму – прилетевшая первой от недремлющего Минько осколочная граната, хоть и разорвалась, не долетев более десяти метров, отбила у него всякую возможность продолжать неравный поединок.