Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 2. Миролюбивый поход

– А какая теперь у нас власть будет? – продолжал интересоваться дядька.

– Пока, наверное, какая и была, – пожал плечами Карпенко. – Мы сменой власти не занимаемся. Мы передовой отряд Красной Армии, вошедшей в Польшу, чтобы защитить вас от немцев.

– У нас немцев не было, – покачал головой дядька, – а вот дальше, – он махнул рукой в направление движения колонны, – в Любомле несколько дней тому назад они были (лейтенанты переглянулись). Наших солдат разоружили, забрали все оружие, продовольствие и поехали себе назад за Буг.

– Иванов достал палетку с картой и посмотрел: небольшое местечко Любомль находилось буквально вплотную к селу Вишневу, где им надлежало повернуть налево, на запад, но не на шоссе, а немного дальше, за железной дорогой.

– Спроси, – обратился Иванов к Карпенко, – а в Вишневе они были?

Дядька глубоко затянулся обкусанной трубкой, пыхнул самосадным дымом и кивнул:

– Говорят, были и там. Еще, говорят, в Любомле они какую-то свою полицию велели сделать. Даже немного оружия жителям обратно раздали. Но потом, когда германцев уже не было, туда зашел наш польский отряд и всех, кто захотел с немцами сотрудничать, постреляли. Так-то, панове офицеры.

– Мы не паны и не офицеры, – строго сказал Карпенко. – В Красной Армии таких званий и обращений нет. Мы – товарищи командиры.

– Хорошо, – безразлично пожал покатыми плечами дядька, – пускай, товарищи командиры. Как скажете вас величать, так и будем. Нам-то шо?

Со двора к плетню подошли прежняя искоса улыбающаяся деваха и статная серьезная женщина постарше. В руках они волокли тяжелые корзины наполненные дарами из собственного сада и глиняные кувшины, повязанные поверх широких горл белыми холстинами. С помощью дядьки женщины переставили корзины через плетень и стали снимать холстины с кувшинов.

– Скажите своим солдатам, пускай угощаются, – кивнул дядька на корзины, щедро наполненные яблоками, грушами и сливами. – И подставляйте что-нибудь: флягу или казанок, – молоком угоститесь. С утра доили.

Красноармейцев звать не пришлось – они и сами быстро скумекали, что к чему и, радостно горланя, слетелись на угощение. Наперебой под белые жирные струи молока из кувшинов подставлялись котелки или их крышки. Загорелые руки расхватывали спелые плоды из корзин. Все благодарили. Молодые парни, весело стали перешучиваться с красавицей-девахой. Дядьке, как видно, отцу, это не понравилось – он опять что-то ей тихо гыркнул и она, вылив остатки молока, в котелок курносому смеющемуся красноармейцу, ушла, специально для русских военных парней чрезмерно покачивая крутыми бедрами под длинной юбкой.

Идиллию прервали чужие крики. Все обернулись. Караульные красноармейцы остановили на дороге десяток возбужденно гомонящих мужиков и парней в цивильной одежде, перед собой они толкали окровавленного человека в пыльном разодранном мундире. Мундир был темно-синего цвета – не военный. Похоже, полицейский. Иванов крикнул караулу: «Пропустить!». Руки явно избитого мужчины в мундире были стянуты сзади, на голову ему криво нахлобучили его же измазанную в грязи мятую фуражку. Несколько крестьян держали в руках охотничьи двустволки. А один, больше всех шумящий, уже успел нацепить на себя отобранный у избитого обладателя мундира ремень с револьверной кобурой и с гордостью размахивал польской версией нагана.

– Оружие спрячьте, – спокойно велел ему Карпенко по-украински. – Не надо перед нами размахивать. Еще пальнете случайно, так придется вас расстрелять за нападение на Красную Армию. Прямо на месте. И вы все, – он обратился к остальным, – повесьте ружья на ремни.

Когда оружие убрали, гомон возобновился.

– Тихо! – гаркнул Карпенко. – Один кто-нибудь говорите.

– Пан офицер, – заговорил, когда все замолчали, на не совсем привычном украинском мужчина с отобранным наганом, – это наш полицай, – он пихнул в спину избитого мужчину. – Он враг Советского Союза. Арестовывал в нашем селе коммунистов. Нас, украинцев, притеснял. Мы хотим, чтобы вы его расстреляли.

Избитый полицай шмыгал носом, пытаясь подобрать кровавые сопли, один его глаз полностью заплыл фиолетовой опухолью.

– Мы не уполномочены никого расстреливать, – строго ответил Карпенко. – И вы тоже не имеете права устраивать самосуд. Если ваш полицай виноват – им займутся компетентные органы. И приговор ему вынесет суд!

– А какой суд? – хитро спросил мужик с наганом. – Наш или ваш?

– Думаю, ваш.

– Так наш польский суд его отпустит, – парировал мужик. – У нас и суд, и полиция всегда заодно.

– Послушайте, – вздохнул Карпенко, – как у нас говорят, «не спешите поперед батьки в пекло». Мы всего лишь головной дозор нашей танковой бригады, разведка. Мы не можем в каждом селе заниматься польскими полицейскими и наводить порядок. Потерпите несколько дней. Еще сегодня подойдут танки, за ними – войска второго эшелона. А потом и тыловые службы. Насчет врагов Советского Союза и новой обновленной Польши – к ним. И сами не вздумайте никого стрелять – иначе, под суд попадете уже вы. Считаете, что полицейский враг, – заприте его куда-нибудь: в погреб или сарай – и ждите. Наши компетентные органы разберутся.

Вооруженные мужики и парни, притащившие избитого полицейского, недовольно насупились, но спорить не стали. Между ними и лейтенантами неожиданно протиснулась давешняя статная деваха с новым кувшином молока и большой эмалированной кружкой.

– Давайте, пан командир, – сказала она громко, – я и вам налью. А то ваши солдатики пили, а вам и не досталось, – она бесцеремонно совала в руки опешившему от ее молодого напора Карпенко кружку. – Батько велел сказать, – тихонько, чтобы не слышали односельчане, добавила деваха, – если вы полицая с собой не заберете – его хлопцы убьют.

Карпенко взял кружку, позволил наполнить ее пенящимся молоком и поблагодарил девушку. Лейтенант с удовольствием отпил из кружки – молоко было охлажденным, видно хранилось в погребе, и жирным, еще не сепарированным. Он утер второй ладонью белые «усы» вокруг рта и, почему-то, испытал жалость к избитому немолодому дядьке, хрипло втягивающему воздух окровавленным ртом.

– Вы полицейский в этом селе? – спросил он его.

– Да, – с трудом прошамкал дядька разбитыми губами.

– Коммунистов арестовывали?

– Как начальство приказывало, – медленно ответил по-украински польский полицейский. – Да и не коммунисты они были. Так, бузили слегка.

– Как это не коммунисты? – вмешался опоясанный наганом заводила, – Орест Яремчук, по-твоему, не коммунист?

– Отец его, Зиновий, – парировал полицейский, – да, был коммунистом еще в двадцатые годы. А сын его, Орест, никогда, насколько я знаю, в коммунистах не состоял. У нас он таким не числился.