Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 2. Миролюбивый поход

Подошел лейтенант Карпенко, тоже успевший в свой бинокль рассмотреть далекую группу.

– Немцы? – переспросил он Иванова.

– Они, – кивнул Иванов. – Зарядить бронебойными, – приказал Дементьеву и своему башенному стрелку, – и красные флаги на башни выставить.

– Будем воевать? – спросил Карпенко.

– Не хотелось бы, – пожал плечами Иванов. – Но на всякий случай приготовимся. Как-то нет у меня больше доверия к этим «верным» союзничкам.

– Что думаешь делать? На встречу ехать или здесь батальон ждать?

– Опасно к ним на встречу ехать. У них танки пушечные. Если первыми выстрелят – нам кранты.

– Послать на встречу парламентера?

– Могут расстрелять, как у моста. Ладно, подождем батальон. Не хочу людей терять. Олег! – крикнул Голощапову, – свяжись с комбатом.

– Нет связи, – откликнулся через время радиотелеграфист-пулеметчик.

– Как всегда. Туды ее в качель. Ладно, пробуй периодически, может, как приблизятся – появится.

– Володя, с какой дистанции они могут твои бронеавтомобили подбить? – спросил Карпенко.

– Броня у нас ерундовая, только противопульная. Если у них хотя бы 37-мм танковые пушки – они нас даже с такого расстояния (здесь, думаю, километр и будет) прошьют – если попадут, конечно.

– А ты их отсюда достанешь?

– А, черт их знает, какая у них лобовая броня. Моя пушка, по своим характеристикам, должна с километра брать 28 мм. Какие у них танки – я отсюда определить не могу. Если это легкие – я их подобью, а если это средние с лобовой броней в 30 мм, – может и не получиться.

– Так, может, вообще назад, за поворот отъехать, а здесь только дозорного оставить?

– Думаю, не надо им наши опасения показывать. Останемся здесь. Опа! А к нам гости.

Из-за танков показался мотоцикл с коляской и, ускоряясь, равномерно затарахтел двухцилиндровым мотором навстречу. Иванов спрыгнул на асфальт и вместе с Карпенко стал впереди броневиков. Буквально через пару минут перед ними затормозили немцы. Уже ставшие ненавистными серо-зеленые куртки; серо-коричневые штаны, заправленные в сапоги и глубокие каски. Из коляски, отвернув в сторону приклад прикрепленного на вертлюге пулемета, с чувством собственного достоинства выбрался на асфальт поджарый не очень молодой (слегка за тридцать) немец со строгим загоревшим лицом; на правом плече он придерживал висящий на ремне непривычный кургузый автомат без деревянного приклада. «Ему что, пулемета мало?» – зачем-то подумал Иванов. Второй немец, водитель, в широких пылезащитных очках и коричневых крагах с раструбами до локтей, оставшийся за рулем, выключил зажигание – мотоцикл перестал назойливо тарахтеть. Советские лейтенанты молча стояли перед немцами, не проявляя никаких эмоций и активности. Ждали. Немец с автоматом привычным движением оправил под ремнем куртку и, подойдя ближе, представился, отдав честь, на ломаном русском языке:

– Фельдфебель Клоцше.

Оба лейтенанта, небрежно козырнув, назвали себя.

– Херр лЁйтнант Туркхеймер, просить менья от его имья привьетстфофать в ваше лицо Красний Армий. Он очьшень рад, что мьежду нами ньет польски зольдатн.

– Мы тоже рады вас встретить, – строго ответил Иванов. – Хотя, не ожидали встретить так скоро.

– Ви куда ехать?

– Мы ехать в Люблин, – исковеркал, зачем-то подражая немцу, родной язык Иванов.

– Доблестний германьський армий будьет рад привьетстфофать вас в этот город.

– Вы уже заняли Люблин?

– Да. И Пяски, тоже.

– Пяски? – переспросил Карпенко и достал палетку с картой. – Володя, смотри, – показал он пальцем Иванову, – похоже, их пост как раз возле поворота на Пяски и стоит.

– Пяски, Пяски, – закивал железной головой фельдфебель. – Наша рота – Пяски.

– А почему вермахт занял Пяски и Люблин? – изобразил на лице негодование Иванов. – По договору между Советским и Германским правительствами: наша зона Польши – до Вислы.

– Приказ! – пожал плечами фельдфебель. – Херр лЁйтнант Туркхеймер приглашайт доблестний красний официр на свой пост для разговор. Битте.

– Ладно, – кивнул Иванов, – поговорим. Раз «бите», значит «бите». Ну, что, Дима, поедем к союзникам?

– Думаю, можно, – согласился Карпенко. – Давай поговорим с херром лейтенантом.

– Тогда, по машинам. Херр фельдфебель, вы возвращайтесь – мы за вами.

– Надо же, как оно по-русски звучит занятно: «херр», – хмыкнул Карпенко, когда немец отошел. – Я едва не рассмеялся.

– Ты какой язык в школе учил?

– Никакой. Учителя у нас в городке не нашлось. А ты?

– А я немецкий кое-как осваивал. Херр – это у них господин. Кстати, к твоему сведению, в русском языке «хер» – это не совсем то, что ты думаешь. Аз, Буки, Веди, Глаголь… Знаешь, что это такое?

– Вроде, до революции так буквы называли? Слово «азбука» оттуда пошло.

– Правильно. Называли. А «Хер» – это просто название буквы «Ха». И ни чего неприличного в этом слове нет. То, что с этой буквы начинается и наше с тобой мужское достоинство – ничего не меняет. Поехали.

Немецкий мотоцикл браво развернулся малым радиусом и затарахтел обратно, но уже не так быстро, как в эту сторону. Советский отряд снова вытянулся колонной и без спешки, на малой скорости, покатил следом; первым теперь двигался броневик командира. Иванов приказал застопорить пушки и башни в походном положении; эти немцы, он был уверен, нападать не собираются. Подъезжая, лейтенант внимательно рассмотрел германскую технику. Ответвление дороги возле указателя со стрелкой «Piaski» контролировали два танка и полугусеничная бронированная машина. Танки, насколько он помнил образцы на рисунках фашистской техники, были чехословацкие. Клепанные прямоугольные корпуса, 37-мм пушки с толстыми бронированными откатниками сверху, два непривычно далеко торчащих из башни и корпуса пулемета. Гитлер без выстрела с милостивого разрешения Англии и Франции забрал у Чехословакии все с потрохами. У третьей машины, очень угловатой, с покатыми бронированными бортами и открытой сверху, спереди были колеса, а дальше, под всем оставшимся корпусом – гусеницы; из вооружения виднелся только пулемет за щитком над кабиной. Бронетранспортер, вспомнил Иванов, у Красной Армии такой техники не было в принципе.

Встречал подъехавших советских командиров дружелюбно улыбающийся германский офицер в черной танкистской форме и объемном черном же берете, чем-то плотно набитом изнутри. В отвороте короткого кителя немца непривычно интеллигентно (для полевой формы Красной Армии) чернел галстук поверх серой рубашки. Большая черная кобура на ремне не справа на боку, как у советских лейтенантов, а слева от пряжки. Рядом в качестве переводчика подвизался уже знакомый фельдфебель в каске с неразлучным кургузым автоматом на ремне. Все три лейтенанта сошлись; козырнув, представились и пожали друг другу руки. Советские командиры, хочешь – не хочешь, тоже одели на лица дежурные улыбки, хотя в их душах тлела воспитанная несколькими годами государственной агитации ненависть к фашистам (и недавний бой у моста через Западный Буг только подтвердил ее правильность). Политика, мать ее ети с подвывертом до печенки-селезенки и глубже.