Марина Ноймайер - Под знаком Льва [litres]

– Скажи, как тебе вообще удалось стать кардиналом?

Лео хмурится:

– Мы только через сутки смогли разобраться, через какую именно картину ты сбежала, чтобы я мог отправиться за тобой. Между тем Виктор в спешке разработал для меня прикрытие. Это вообще-то стандартная процедура при путешествиях в прошлое, чтобы мы могли лучше вписаться в общество того времени, в которое отправляемся.

– Вампир-Виктор создал для тебя личность? – не могу скрыть насмешки я.

– Да, я выдаю себя за кардинала Орланди и от его имени занимаю комнату в папском дворце. Вполне официально.

– Что? Но как это возможно?

– Виктор узнал, что у меня в семье был тезка, который по династическим причинам еще в детстве был посвящен в кардиналы и мирно живет в Кастельфальфи, ни о чем не подозревая. В этом году он умер: утонул, насколько известно. Это трагическое событие, но, можно, сказать, оно сыграло нам на руку, потому что он никогда не приедет в Рим и разыгранный нами маленький спектакль останется незамеченным.

Я только недоверчиво качаю головой.

– И тебе просто поверили? Ты появляешься из ниоткуда, представляешься, и они просто предоставляют тебе комнату в папском дворце?

Лео цокает языком, нетерпеливо отряхивая свой объемный рукав, и подносит правую руку прямо к моему лицу. На его безымянном пальце сверкает огромный перстень, очень похожий на тот, что Люций снял с Чезаре Борджиа, чтобы прислать мне в доказательство серьезности своих намерений. При виде этого кольца я невольно начинаю дрожать.

– В этом веке достаточно такого перстня, чтобы выдать себя за кого угодно, – мрачно поясняет Лео. – Кроме того, папа Александр был очень рад познакомиться со мной в надежде получить влияние на Медичи.

– Тогда понятно, зачем ты подружился с Джованни де Медичи, – сухо подытоживаю я. Бедный Джованни, он кажется мне действительно милым и наивным парнем.

– Да, – подтверждает Лео спокойным голосом. – Джованни де Медичи, который постоянно твердит мне о том, что ты как две капли воды похожа на девушку с портрета его отца двадцатилетней давности.

Под его испытующим взглядом я невольно ежусь, отступая на шаг, и пусть мы стоим как минимум в двух метрах друг от друга, у меня все равно ощущение, будто он слишком близко.

– Что я могу поделать с тем, что он такой впечатлительный?

– Что ты можешь поделать? Ты абсолютно бездумно сунулась в Рим 1500 года. Ты вообще никогда не должна была с ним встретиться! То, что он тебя узнал, представляет огромный риск.

– Я сказала ему, что на картине изображена моя мать.

– Что ж, надеюсь, твоя ложь была очень убедительной, потому что он до сих пор беспокоится об этом.

Между нами повисает гробовое молчание, хотя его слова до сих пор звенят у меня в ушах. Наконец Лео глубоко вздыхает, опуская взгляд в пол.

– Зачем ты шагнула в картину, а?

Неуверенно закусив нижнюю губу, я вспоминаю, что, когда он рассказал мне о пророчестве там, на чердаке, я уже показала ему свою уязвимость. Или он не заметил, какой властью надо мной обладает? Неужели я снова поддамся ему? В то же время я хочу, чтобы он точно знал, что сделал со мной, потому что если уж и оставаться с разбитым сердцем, лучше разбить его себе самой.

– Я слышала вас, – наконец шепчу я так тихо, что едва разбираю собственные слова, но Лео так смотрит, что у меня начинают дрожать коленки. – Вас с Виктором. Вы говорили у подножия лестницы. – Я смотрю ему прямо в глаза, произнося фразу, которая словно кислотой въелась в мою память: – « Non era un problema ».

Голос срывается от вновь вспыхнувших чувств. Я по-прежнему чувствую унижение, и необходимость выдерживать взгляд Лео совсем не помогает мне справиться с этим. Барьер, который я воздвигла вокруг себя, рушится, истончаясь, и, наблюдая за тем, как Лео хватает ртом воздух, я понимаю, что он чувствует мою боль. Теперь он больше не может отмахнуться от меня, как сделал это за столом.

У меня перехватывает дыхание, я удивляюсь, с каких пор у меня внутри так пусто и темно. Там, где осколки моего сердца изранили внутренности, больше ничего не осталось, кроме уныния и жалости к себе. От этого мрака я невольно вздрагиваю, задыхаясь, и тут же осознаю, что это не мои чувства. Лео позволяет мне читать его. Это он. Его внутренний мир. Его чувства.

Осознание настолько ошеломляет, что я чувствую, как у меня слабеют ноги, и позволяю себе опуститься на колени. Слезы жгут мне веки, заставляя закрыть глаза, прежде чем взглянуть на него, опустившегося рядом с таким видом, будто мои чувства выжигают его изнутри. Моя боль – огонь, в отличие от его удушающего мрака. Я едва могу дышать из-за того, как сильно его горе сжимает мои легкие.

Постепенно связь между нами истончается, заставляя меня хрипло задыхаться, чувствуя, как все внутри переворачивается. Еще никогда не было так больно. Лео стоит передо мной на коленях и тянется рукой к моей щеке.

– Прости меня, – рвано выдыхает он, и это первые слова за долгое время, которым я действительно верю. Слезы склеивают мои ресницы: видела ли я его когда-либо таким уязвимым? Могла ли подумать, что у него в груди не осталось ничего, кроме горя и отчаяния?..

– То, что я сказал тебе на чердаке… Большей частью это была ложь, потому что я чуть не сошел с ума от ужаса. Я был обязан заставить тебя в это поверить. Мне все еще страшно, но то, что я только что… Розали… – Он беспомощно замолкает, растеряв слова. – Ты спросила, чувствую ли я к тебе что-то, и я промолчал, потому что не мог солгать. Вернее, я ничего не сказал, позволяя тебе самой сделать выводы. Я правда не хотел причинять тебе боль, но ты только что показала мне, что я наделал…

Я с трудом сглатываю, собираясь с силами сказать хоть слово.

– Порталы звали меня еще до того, как ты пришел за мной на чердак, ты ведь это не заметил. И я правда планировала вернуться вниз после нашего разговора, но потом услышала, что ты сказал Виктору… Это было слишком. – Это до сих пор отдается эхом в моей голове: – Non era un problema, – горько шепчу я. – Неужели так и было, Лео? Просто игра, чтобы разбить мне сердце, как только я стану настолько глупа, чтобы увидеть за твоей маской что-то настоящее?

С болью на лице Лео закрывает глаза.

– Пожалуйста, позволь мне объяснить. Я должен рассказать тебе всю правду. Дело в моей нативности. Она запрещает нам быть друг другу больше, чем боевыми товарищами. После того что произошло во Флоренции, по возвращении в Мюнхен мне снова напомнили, какую ошибку я совершил, позволив этим чувствам развиваться. Напомнили, что грозит нам, если это произойдет… Мне нужно было как можно скорее убедиться, что, по крайней мере, для тебя эти чувства еще не успели стать значимыми. Розали, моя нативность говорит, что иначе я погублю тебя… погублю нас обоих.