Павел Кольцов - Чем я хуже?

— Сань, может в милицию из кино позвонить, — тревожно спросила прижавшаяся к плечу мужа Клава. — Вон сколько их. Зыркают так нагло. В карманах, наверное, финки.

— Ничего, Клава, — не нужно в милицию. Буду я на всякую гопоту в органы жаловаться. Сам справлюсь. Не бойся. Только за руку меня не держи. Рядом иди и не трясись.

Плотный поток зрителей, выливавшийся из распахнутых дверей кино на Сумскую растекался в две стороны, при большом количестве посторонних группа встречающих сближаться со своими намеченными жертвами не спешила, нагло похохатывая и переговариваясь, они пошли за ними следом метрах в десяти. Максимов повел перепуганную, часто оглядывающуюся Клаву через Театральный сквер и свернул на Пушкинскую. Не ускоряя шаг, они шли в сторону своего дома по длинной освещенной фонарями улице. Час наступил хоть и уже довольно поздний, но прохожие все еще встречались и их преследователи довольствовались пока только давлением на их психику, не торопясь приступить к тесному физическому контакту. Долго так продолжаться не могло. Вести их аж до Юмовской и показывать свой подъезд, Алексей Валентинович не собирался. Хотите драки? Их есть у меня. Хоть мы и не в Одессе.

Довольно субтильный телом в прошлой (будущей?) жизни Алексей Валентинович по-настоящему дрался в последний раз еще подростком в школе, причем, был избит. После того случая необходимости в махании кулаками у него как-то не возникало, но уже больше пяти лет он для собственного удовольствия посещал группу по, так сказать, самообороне, которую вел у них в школе физрук, фанат своего дела. Им преподавалась смесь различных восточных единоборств, бокса и отечественного самбо. Бывший хозяин его теперешнего тела, Нефедов, судя по всему, пай-мальчиком никогда не был и драк в молодые годы не чурался, пудовыми своим кулаками молотить вполне себе умел.

Они уже подходили к повороту на свою улицу, а их преследовали все не приближались, громко переговариваясь сзади. И Максимов потянул недовольную таким его решением Клаву налево в подворотню проходного двора перед последним перекрестком, чтобы уже, наконец, разобраться с этими шакалами окончательно. В некоторых окнах окружающих домов еще горел свет и лишенный фонарей вытянутый двор-колодец не полностью утопал во мраке.

— Ты, если я не справлюсь, забегай в этот подъезд, стучи во все двери и кричи — эти уроды тогда испугаются шума и убегут, — шепнул Алексей Валентинович на ушко Клаве и подвел ее к входным дверям возле второй подворотни, что вела не на улицу Бассейную, а в следующий, более просторный двор. А сам повернулся в сторону подходивших преследователей, недвусмысленно поигрывая широкими плечами и угрожающе разминая пудовые кулаки. Бить он решил, не сдерживая силу, у шпаны действительно вполне могли быть по карманам ножи — пусть валятся кеглями с одного удара и больше не встают. Если кто из них и калекой на всю жизнь останется — обычным гражданам только польза с такого расклада будет. Разговаривать с ними он больше не посчитал нужным. Зачем? Итак все ясно: для чего они их после сеанса ждали и следом шли. Но кое-чего он все-таки не учел.

— Остынь, фраер, свинцовые маслины очень вредны для пищеварения, даже такому амбалу, как ты, — сказал ему один из парней постарше, в темном костюме и надвинутой на глаза кепке, направляя ему в живот вынутый из-под пиджака наган. До бандита оставалось еще метра три. Остальные осмелевшие урки, нагло посмеиваясь, достали из карманов и рукавов блеснувшие узкими лезвиями в редком свете из окон ножи.

— Клава, беги в подъезд, — негромко велел Максимов.

— Ша! Стоять, я сказал, — бандит моментально вытянул руку и направил черный револьвер на Клаву. — Уже никто никуда не бежит. Или. Ты зачем, грубый ты такой гражданин, моих гарных хлопцев обидел? Думаешь, если сам большой да широкий вымахал, так тебе можно маленьких обижать? Нехорошо-то как получилось. Не-вос-пи-тан-но. А еще с какой-то претензией на культуру выступаешь. Рабочий, наверное, человек. Пролетариат. Господствующий в нашей стране победившего социализма класс. А так себя нехорошо ведешь. Придется нам тебя воспитывать. Да ты не боись. Стой смирно, и мы тебя не сильно трюмить будем — дальше больницы не попадешь — моргу еще какое-то время скучать по тебе придется. И краля твоя пусть так сильно не переживает и не трясет своими смачными телесами, как в танце. Не будет брыкаться и гармидер на всю Пушкинскую устраивать — так мы ее только лишь отлюбим по разу каждый и даже личико перьями не попортим. А нет, так все ее пухленькие щечки попишем крестами, — потом будет стесняться не то что в кино ходить, но и на работу. И глазик один или два у нее может ненароком от этого вытечь. Я, надеюсь, понятно выражаюсь?

— Мне интересно, ты из настоящих воров, или так, проканать под блатного пытаешься? С волыной в руке любой сявка храбрецом себя чувствует. А на кулачках, небось, слабо со мной сойтись? Трусишь?

— Ты, фраерок, меня на «слабо»-то не бери. Не куплюсь, — хмыкнул подходя ближе бандит. — Стой, стой, стой… Санька?

— Ну, «Санька», — подтвердил Алексей Валентинович, надеясь, что тот сделает в его сторону еще хоть пару шагов и можно будет на него кинуться.

— Нефедов?

— Ну, Нефедов.

— Тю, дурень, так чего ж ты держишь стойку? Я ж тебя мог и впрямь нашпиговать. Ты что, меня не узнал?

— Нет, пожал плечами «Нефедов». Я теперь никого не узнаю. Я память потерял после автомобильной аварии.

— А-а-а… А я смотрю, рожа больно знакомая. И фигура. Я Митяй. Бессараб. В Куряже мы с тобой вместе были. В одном отряде. Не помнишь?

— Нет. Не помню. Ты уже третий из Куряжа, кого я за последние дни не узнал.

— А кто первые два?

— Коля Гурин и Миша Денисюк.

— А! Ну, Колька у тебя под защитой в колонии был. Кореш твой. А с Денисюком ты особо и не водился, он, слышал, в легавые пошел.

— Верно слышал. Пошел. Я его в форме в парке Горького и встретил. Он меня, кстати, от своего начальника там спас, которому я чем-то не понравился и тот захотел забрать меня в отделение.

— Ты, я смотрю, многим не нравишься, — хмыкнул Бессараб, пряча наган сбоку за ремень под пиджак. К моим хлопцам зачем-то пристал.

— Я пристал? Ты лучше у них при мне спроси, кто к кому пристал. Считаешь, я должен молча глотать, когда они при моей жене сначала матерятся, а потом и нехорошими словами ее саму оскорбляют?

— Ладно. Остынь. Хлопцы еще молодые, глупые. Потом их жизнь научит, если до этого не убьет. Так это твоя жена?

— Моя. Но после твоей угрозы группового изнасилования она, я думаю, знакомиться с тобой не захочет.

— Ух, какие мы все гордые. Совсем шуток не понимаете?

— Хорошие такие шутки. С заряженным револьвером и финками. Главное — смешные. Обхохочешься.