Павел Кольцов - Чем я хуже?

— Товарищ сержант, — открылась дверь в комнату, и на пороге козырнул высокий служивый в фуражке, — вам пакет.

— Давайте, — перестал записывать за Алексеем Валентиновичем Веселенький. Вошедший достал из планшета большой пакет из плотной коричневой бумаги и подал сержанту, следом достал небольшой журнал. Веселенький внимательно осмотрел запечатанный сургучом и надписанный конверт, потом расписался, очевидно, в его получении в протянутом ему журнале. Еще раз козырнув, курьер вышел. Веселенький, нагнув голову, порылся у себя в ящике стола, нашел финский нож, аккуратно разрезал коричневый конверт и достал из него одно из писем, отправленное Алексеем Валентиновичем самому себе на московский главпочтамт до востребования. Сержант не спеша изучил снаружи белый конверт, обратив особое внимание на даты штемпелей харьковской отправки и московского прибытия, и тоже разрезал ножом. Достал сложенные там листки и, по-прежнему не показывая ни каких эмоций на своем невыразительном лице, прочитал. Потом опять вернулся к началу письма и прочитал весь текст снова.

— Так, — вымолвил он, наконец, отложив письмо в сторону, — гражданин Нефедов, или кто вы там еще? «Максимов»? Нам придется вас задержать до выяснения. Вашу версию о переселении сознания я, как материалист и коммунист, не хочу даже рассматривать. Даже права такого не имею. Так не бывает. В сказки мы, органы НКВД, не верим. А вот сумасшедший вы, враг народа или иностранный шпион — в этом будем разбираться. И, поверьте, разберемся.

— Товарищ сержант госбезопасности, — решил поспорить Алексей Валентинович, — я вас прекрасно понимаю. Я бы тоже, как и вы, до собственного переселения в чужое тело и время, в это никогда не поверил. Но, пожалуйста, сравните даты отправления письма и события, которые я там заранее и в подробностях описал. Некоторые из этих событий уже произошли, некоторые еще только состоятся в ближайшие несколько дней. Да вы сами в этом убедитесь!

— Гражданин Нефедов! Не шумите! Повышать здесь голос могу только я! А пока прочтите протокол вашего допроса, — сержант перевернул вверх ногами заполненные им листы и пододвинул Алексею Валентиновичу, — и распишитесь внизу на каждой странице.

Алексей Валентинович начал читать.

— Извините, товарищ…

— Гражданин! — резко прервал его Веселенький. — Какой я вам товарищ?

— Ладно, — не стал спорить по этому поводу Алексей Валентинович, — гражданин сержант госбезопасности, но здесь написано, мягко говоря, не совсем то, что я вам говорил. Вы пишите, что я признался в том, что я не Нефедов, а совсем другой человек — Максимов. Но ни слова, о переносе моего сознания из другого времени в тело Нефедова. А без этого вполне можно понять и так, что я жил все время под чужой фамилией, а теперь в этом просто признаюсь. Вы не зафиксировали мои слова о том, что я располагаю важными сведениями о грядущих мировых событиях, и полезных изобретениях в области вооружения и хочу этими сведениями помочь нашей стране. Мой краткий рассказ о грядущей мировой войне, в вашем описании, — просто досужие размышления, на вроде того, как подвыпившие собутыльники где-нибудь в пивнушке ум свой показывают и делают глобальные прогнозы.

— Вы отказываетесь подписывать протокол?

— В таком виде — да. Если не возражаете, я могу сам все написать и расписаться.

— Не надо. Не утруждайтесь. Не хотите подписывать — не подписывайте. Еще успеете. Времени у нас с вами впереди мно-ого.

— Дико извиняюсь, но у нашего правительства и лично у товарища Сталина времени сейчас не так уж и мно-ого , чтобы изменить в лучшую сторону то, что неумолимо приближается с каждым днем из Европы.

— Ты имя товарища Сталина не трожь! — громко стукнул узкой ладошкой по столу Веселенький, перейдя в обращении на ты. — Он как-нибудь без тебя разберется, каким курсом вести нашу страну к счастливому будущему.

— Ладно. Давайте поговорим о другом. Если я, по-вашему мнению, сумасшедший, враг или шпион, а вовсе не из будущего, то как вы объясните знание мной событий, описанных заранее в письме еще до того, как они произошли?

— А это еще проверить надо: правильно ли ты описал те события.

— Хорошо. Проверьте. Надеюсь, у вас будет доступ к этой информации. Если нет — передайте запрос выше, кому такой доступ предоставят.

— Ты что, Нефедов? В начале товарища Сталина хотел учить, каким курсом ему страну вести. Теперь мне рассказываешь, как я должен свою службу нести. Не много на себя берешь? Не надорвешься? Пупок не развяжется?

— Извините, то… гражданин сержант госбезопасности, но я просто хочу, чтобы со мной быстрее разобрались исключительно для пользы советского народа. Ведь мои сведения, если им дать ход, вполне возможно сберегут миллионы жизней, и наше народное достояние.

— Ладно, Нефедов-не-Нефедов, хватит болтать. Помолчи.

Веселенький забрал у «Нефедова» неподписанные листы допроса, отложил их в сторону, вытащил из ящика стола бланк и аккуратно заполнил. Потом взялся за черный телефон:

— Сержант Веселенький. Конвоира ко мне в кабинет.

Демонстративно не обращая больше никакого внимания на «Нефедова», Веселенький занялся бумагами: он заполнил своим каллиграфическим почерком еще несколько бланков и чистых страниц, что-то записал в журнал с потертой картонной обложкой, достал серую картонную папку и начал подписывать ее обложку.

«Ладно, — решил Алексей Валентинович, — сейчас спорить бесполезно. Этот гэбист действительно много имеет права не знать, из того, что в моем письме. Не его это уровень. А то, что было в общем доступе, он может не помнить, не обратить внимания. Пусть проверит и сам убедится, что я очень многое знал заранее. К тому же, в ближайшие дни наступят следующие события, о которых я тоже заранее сообщил. Подождем. Я знал на что иду».

Путешествие вниз по бесконечным коридорам и лестницам уже с руками за спиной в качестве арестанта; унижающий человеческое достоинство прием во внутреннюю тюрьму с неизбежным обыском и досмотром в труднодоступных местах; снова вверх уже по другим лестницам, разделенным решетками, и с побрякивающим связкой ключей на каждом шагу конвоиром; периодические приказы стать лицом к стене, когда на встречу доносится аналогичный металлический перезвон; длинный, замкнутый квадратом коридор с дверями камер с одной стороны и глубоким затянутым мелкой сеткой колодцем-проемом — с другой и конечный пункт — тюремная камера, явно тесная для своего многочисленного подневольного населения.

Тяжелая дверь захлопнулась, проскрежетал металлом запираемый замок, отсекая свободу. Алексей Валентинович остановился на пороге: спертая едкая вонь давно не мытых мужских тел и не стираной одежды вперемешку с запахом параши, кишечными газами и скуренным табаком; вдоль стен двухэтажные деревянные нары забитые горемычными постояльцами; длинный засаленный стол посередине и узкие лавки по его бокам; на лавках тоже скученные люди; справа у входа за невысоким барьерчиком — параша; напротив двери — зарешеченное окошко с «намордником» снаружи.