Павел Кольцов - Чем я хуже?

Из-за стола выбрался высокий военный в мятом расстегнутом армейском кителе с пустыми петлицами, приветливо улыбнулся костлявым лицом с выдающимися от худобы скулами, показав черные провалы между передних зубов.

— Полковник Лисницкий, — представился он, протянув широкую ладонь, Леонид Андреевич. Староста камеры.

— Шофер Нефедов, — ответил на рукопожатие «Нефедов», — Саша. Можно, Саня. Из Харькова.

— Ясно. Надолго ли к нам — спрашивать не буду. Не от вас зависит. Пойдемте, я вам место выделю.

Они прошли вдоль нар.

— Против верхнего яруса нет возражений?

— Да нет. Лишь бы не возле параши, — улыбнулся Алексей Валентинович.

— У параши и не предлагаю, — пожал плечами полковник, — во всяком случае, пока. Вот, у нас место освободилось между профессором зоологии и трамвайным вагоновожатым. Еще вчера здесь обитал буфетчик с Павелецкого вокзала. Теперь будете спать вы. Можете положить свои вещи и, если нет желания прилечь — отдохнуть, пойдемте к столу — познакомимся поближе.

Всклокоченный старичок с традиционной профессорской бородкой, сидевший наверху, кивнул, здороваясь, слегка подвинулся в сторону и принял его рюкзак. Алексей Валентинович, освободившись от вещей, присел рядом с полковником за длинный стол на свободное место.

— Ну, что, «можно Саня», — обратился к нему полковник, — первый раз в тюрьме?

— Первый, — кивнул «Саня».

— И, конечно, невиновен?

— Вы угадали. Вины своей ни в чем не чувствую.

— А что шьют?

— Пока не знаю.

— Допрос уже был?

— Был.

— Как фамилия следователя?

— Веселенький.

— А… И в чем он вас обвиняет?

— Вы меня извините, товарищ полковник, но я бы не хотел ни с кем говорить о своих делах. Не нужно это.

— Как знаете, воля ваша. Я ведь не из праздного любопытства или, чтобы вам навредить, донести на вас. Вовсе нет. Возможно, чем-то смогу помочь, посоветовать, как себя вести. Мы в камере обычно делимся друг с другом. Чужой опыт и полезный совет, бывает, иногда помогают. Особенно если вы раньше с нашим доблестным НКВД не сталкивались и не очень представляете себе методы их работы. Хотите, я коротко расскажу о себе?

— Если считаете нужным — расскажите, но на мою взаимную откровенность не рассчитывайте. О себе я все равно промолчу. И дело не только во мне — не хочу подводить других совершенно невиновных людей. Могу только сказать, что я детдомовский, родителей не помню, воспитывался в детской колонии под Харьковом, после колонии — шофер на полуторке, женат, детей нет. Вот, собственно, и вся моя «насыщенная» автобиография.

— А почему харьковского шофера привезли в Москву на Лубянку?

— Извините, но об этом я рассказывать не буду. Одно могу сказать: арест я предполагал, хотя надеялся, что обойдется без него. И у меня остается надежда, что все со мной разрешится благополучно. Вопрос времени.

— Да-а… Благополучно… Мы все на это надеялись, до поры до времени. Мы все чувствовали себя невиновными и ждали, что наши справедливые советские следователи во всем разберутся… Я уже больше трех месяцев здесь. При мне ни один человек не выпущен на свободу. НКВД в собственных ошибках не признается. Если кого арестовали, значит — виновен. Все, кого я знал, покидали эту камеру только по приговору суда или Особого совещания. Все получили разные сроки лагерей или, так сказать, «без права переписки».

— Расстрел?

— А говорите, что вы ничего не знаете.

— Слухи и на воле ходят.

— Ходят… Так вот, обо мне. Я полковник. Был прапорщиком в Германскую. В Красной Армии — с 18-го. Был советником в Испании, вернулся на Родину, вырос до командира полка. Перед арестом, без повышения в звании, командовал дивизией в Забайкальском округе. Прежнего комдива арестовали — меня с полка, минуя бригаду, повысили на дивизию. Месяц только и покомандовал — тоже арест. Оказывается, я — германский шпион, завербованный еще в Испании. Мне тоже, как и вам, Саня, и всем остальным в отношении самих себя, казалось, что этот бред быстро выяснится, правда восторжествует- и меня выпустят. Какой, к растакой-то матери, из меня вражеский шпион, когда я с первых дней создания Красной Армии служу и воюю в ее рядах? Причем, не хвалясь, хорошо воюю, результативно. К сожалению, оказалось, что истина здесь совершенно никому не нужна. Нужны, непонятно зачем, арестованные шпионы или просто враги, разветвленные заговоры и широко раскинутые шпионские сети. НКВД не нужны никакие доказательства. Главное, чтобы подследственный сам подписал то, что нужно следователю. Как бы это бредово не звучало. Скажем, есть у нас в камере парикмахер, Йося Фельдблюм, сами понимаете, кто он по национальности. Так он знаете, чей шпион?

— Думаю, германский.

— Правильно, Саня, думаете. Германский. Еврей — германский шпион! Это при нынешнем-то отношении в Германии к этой несчастной народности. Казалось бы, нонсенс! Полный бред! Уже шили бы ему работу на Англию, Польшу или Румынию. Так нет, решили — на Германию.

— И он признался?

— А куда ж ему деваться? Конечно, признался. Следователи, как правило, бывают чрезвычайно убедительны . На Йосю, как он считает, настучал его сосед по квартире: якобы комната ему Йосина приглянулась — расшириться захотел. А у Йоси, как на беду, немецкий приемник оказался (купил по случаю в комиссионном магазине) по которому, по мнению соседа, тот со своими немецкими хозяевами и общался. А завербовали его, оказывается , еще в далеком18-ом, когда городишко Казатин был под кайзеровской оккупацией. И получал он, по мнению следствия, по приемнику инструкции, как вредить нашему народу путем плохих стрижек и некачественного бритья. Так же он, оказывается , все ждал случая, чтобы зарезать какого-нибудь ответственного партийного работника, который когда-нибудь сядет в его кресло. И, естественно, во все свои два уха подслушивал разговоры неосторожных посетителей (немцам их содержание передавал, очевидно, опять же по приемнику ), а также сам во время работы распускал вредные сплетни. Такая мелочь, как полная техническая невозможность передавать что-либо по приемнику, пусть даже и немецкому, следователя совершенно не смущает. Уверен, никто даже никакой технической экспертизы не проводил, на предмет его переоборудования. Раз следователь считает, что передачи на Германию по приемнику были — значит были. И наш уважаемый Йося это подтвердил своим самоличным признанием. Куда ж ему деваться? И так, заметьте, все. А после таких признаний вопрос стоит только в том, чтобы не потянуть за собой других людей, чего обычно следователи и добиваются. Им, как правило, отдельный враг народа или шпион малоинтересен. Им заговор подавай или широко раскинутую шпионскую сеть. Кстати, могу просветить насчет вашего следователя Веселенького. Смотрю на ваше лицо — он вас еще не бил?