Павел Кольцов - Чем я хуже?

— Но ведь можно спросить мнение о моих предложениях у самих конструкторов. Некоторые изобретения настолько элементарны, что когда они появляются, даже не понятно, как до этого никто не додумывался раньше. Еще пример. У нас сейчас состоит на вооружении дивизионная 76,2-мм пушка Ф-22 разработки КБ Грабина. Уже в 39-году, не помню, уже или еще, Грабин ее улучшил и сконструировал Ф-22 УСВ (усовершенствованная). Но и это орудие далеко не идеально. Свою идеальную пушку, ЗИС-3, Грабин создал только в 41-году. Эта пушка, по мнению многих иностранных экспертов, была лучшей пушкой в своем классе во Второй мировой войне. Аж уж самой массовой стала точно. И все усовершенствования в ней элементарны. Скажем, в нынешней Ф-22 и в следующей за ней УСВ механизмы подъема и поворота почему-то располагаются по разные стороны от ствола, и управляют ими два разных человека. По-моему, тут и ежу понятно, что попасть при такой раздельной наводке по движущейся цели очень затруднительно, не говоря уже о лишнем человеке в орудийном расчете. А ЗИС-3 сконструирована элементарно: Грабин наложил ствол УСВ, добавив на него дульный тормоз, на лафет созданной им же в 40-м году 57-мм противотанковой пушки ЗИС-2. У которой и механизмы наводки находятся рядом, и лафет не коробчатый, а более легкий — трубчатый. И еще там несколько значимых нововведений касающихся отката-наката ствола и колесного хода. Кроме того, пушка получилась, точную цифру не помню, килограмм на 300–400 легче. Бойцы ее часто катили руками в боевых порядках пехоты при наступлении.

— Звучит все красиво, но совершенно голословно. Ладно. Я честно выслушал ваши так называемые доводы . Ничего, опровергающего мое убеждение в вашей работе на германскую разведку я не услышал. Продолжим. Зачем вам понадобился Судоплатов? Какое у вас к нему задание?

— Вы и Судоплатова уже в германские шпионы записали? Е-мое!

— А почему бы и нет? Вы же шли к нему. Почему именно к нему ?

— Просто, он у нас, в будущем, числится в довольно адекватных высокопоставленных работниках НКВД. И я надеялся, что Судоплатов более внимательно и справедливо отнесется и ко мне, и моему письму, чем кто-либо другой. Думал, что сперва я пообщаюсь с кем-нибудь из его отдела, они отчитаются выше и материал обо мне дойдет до Судоплатова. Но, меня направили к вам, а вы ведь даже не хотите ни в чем разбираться. Шпион и все! Я уверен, вы ничего не проверяли по поводу банкета у Молотова. А ведь это просто стопроцентное доказательство моей истории. Если, конечно, вы не причисляете к германским шпионам и самого Иосифа Виссарионовича.

— Я уже вас просил не упоминать! — снова повысил голос Веселенький.

— Я это помню. Но ведь этот банкет — мое самое неопровержимое доказательство. С фотографией товарища Сталина и его тостом. Все остальное вы ведь в расчет вообще принимать не желаете. По-вашему, японцы даже позволили Жукову разгромить свою группировку, лишь бы помочь мне доказать свою будущность . Вам не кажется это еще более неправдоподобным, чем то, что я из будущего?

— Оба Лебедева, и отец, и сын, — спокойным утверждающим тоном произнес Веселенький, — признали, что вы работаете вместе с ними на германскую разведку. Мы уже знаем всех членов вашей группы. Но в ваших собственных интересах перечислить их самолично еще раз. Этим вы сможете изрядно облегчить свою участь.

— О-о-о, гражданин сержант. Как же с вами трудно. Вообще ничего слышать не хотите. Я уже молчу о пользе для страны, молчу о своей участи. Но о себе вы подумали? Если вы из меня выбьете признание в этом треклятом шпионстве — сильно ваша судьба не изменится. Будет очередная совершенно липовая шпионская сеть. Текучка, так сказать. Будничная рутина. Но, если я говорю правду, и факты это подтверждают? Вы перемены в своей судьбе представляете? Вы же настоящим, без дураков, героем станете. Не «спустили» в шпионы, а доказали неопровержимыми фактами мое знание будущего на пользу стране, народу и лично товарищу Сталину. Вас ведь наверх вознесут и отблагодарят по самое не могу. Подумайте об этом и все-таки перепроверьте мои факты. Неужели, это так трудно?

— Да, нечего здесь проверять! Совершенно нечего. Вы шпион, которого германская разведка хотела таким замысловатым нестандартным способом внедрить в руководство Советского Союза или для теракта в отношении, возможно, даже самого товарища Сталина; или для проталкивания вредительских политических решений во внешней и внутренней политике и в области разработки вооружения. Все известные мне в вашем отношении факты указывают именно на это. Кстати, вашу шпионскую деятельность подтвердила даже ваша жена.

— Да у вас, говорят, и телеграфный столб сознаться может. Между прочим, насчет признания Клавы, я вам, извините, ни капельки не верю. Хоть она мне, имею в виду сознание, и не жена вовсе, но за почти две недели я ее характер довольно-таки хорошо узнал. Не могла она меня оговорить. Я за это ручаюсь. Скорее всего, вы это просто выдумали. Как говорят блатные: на понт меня берете. Сомневаюсь, что за пару дней ее смогли запугать или запытать до такой степени.

— Ваше право сомневаться, Нефедов. С кем из Лебедевых вы познакомились первым?

— Если вы спрашиваете обо мне, как о пришельце из будущего, Максимове, то самого профессора я вообще в глаза не видел. Его же сына, Сергея, первый раз встретил… На следующий день после того, как из больницы вышел… Значит — 19 августа. А еще через пару дней я вмешался в их конфликт с новым соседом и познакомился с женой профессора, не знаю даже, как ее зовут. Когда с ними познакомился сам Нефедов — вообще не знаю. Думаю, когда женился на Клаве. Или раньше, когда ухаживал за ней. И то, со старшими Лебедевыми он мог вообще не пересекаться, разве что: здрасьте — до свидания при встрече в подъезде.

— Кто из них вас завербовал?

— Опять вы за свое…

Несколько часов неутомимый следователь, направив яркий свет черной лампы в лицо подследственному, нудно спрашивал «Нефедова» об одном и том же с различными вариациями. Уставший сидеть на жестком неудобном табурете Алексей Валентинович, стараясь быть спокойным и уже не пытаясь переубедить Веселенького, отбрехивался по мере сил. Свои скромного размера руки следователь больше не распускал. Алексею Валентиновичу нестерпимо хотелось баиньки, хотя бы даже и на свои вонючие нары между давно не мытыми соседями, в уже родную, можно сказать, камеру. Но следователь все нудил и нудил, отрабатывая по своему разумению свое денежное содержание, включая спецпаек… Сколько времени продолжался этот допрос, Алексей Валентинович уже не понимал: час? два? пять? Во время допроса Веселенький благодушно подкреплялся чаем с бутербродами с вареной колбасой, принесенными ему по звонку в кабинет щуплым солдатиком. Подследственному угощение и даже просто стакан воды не полагались. Сам он не просил — не хотел унижаться. Но конец приходит всему, даже тупому бесцельному допросу, и вызванный по телефону конвоир возвратил его измотанного в «родную» камеру. Но, как оказалось, ненадолго.