Павел Кольцов - Чем я хуже?

— А этому своему человеку вы полностью доверяете? Вы уверены, что документы не пропадут или не попадут к нашим врагам?

— Пожалуйста, товарищ майор госбезопасности, не нужно меня больше расспрашивать об этом человеке. Я сделал, как сделал, и убежден, что все пройдет удачно.

— А содержание телефонограммы для капитана Жеглова вы не сообщаете, чтобы мы вам не сказали, что она уже получена заранее и не задержали вашего помощника во время доставки документов?

— Сразу видно опытного чекиста, — кивнул Алексей Валентинович.

— Кстати, — сменил тему майор. — Могу вас слегка порадовать. Вы все говорите: «Следователь Веселенький, следователь Веселенький…». Я так понимаю, теплых чувств вы к нему не испытываете.

— Более чем не испытываю, — кивнул Алексей Валентинович.

— Ну, так он больше не следователь, не сержант госбезопасности и даже не сотрудник НКВД. Он теперь арестант в нашем же ведомстве.

— Ясно. Вполне логично. Товарищ майор госбезопасности, а вы можете помочь мне выполнить мое обещание?

— Какое?

— На последнем допросе у Веселенького, когда он в очередной раз настоятельно убеждал меня сознаться в шпионаже на пользу Германии, я ему пообещал, что он в карцере пробудет в два раза больше времени, чем я.

— Вы просите посадить Веселенького в карцер? — ухмыльнулся Колодяжный.

— Если можно, — застенчиво улыбнулся в ответ Алексей Валентинович. — Хотя, исходя из моих и его размеров, ему в том «пенале» будет совсем не так мучительно, как мне.

— Хорошо, Алексей Валентинович, мы исполним эту вашу скромную просьбу. Веселенький с его незаурядной тупостью карцера вполне заслуживает. Если бы не ваша случайная встреча с Михаилом Ивановичем… — покачал головой Колодяжный.

— А еще просьбу можно? — спросил Алексей Валентинович.

— Еще кого-нибудь наказать?

— Да, нет, — покачал головой уже Алексей Валентинович. — Совсем, даже наоборот. Я так думаю, в Харькове по моему делу арестовали многих людей. Вы же, товарищ майор госбезопасности, теперь сами понимаете, что ни я, ни они никакие не шпионы. Их можно освободить?

— О жене беспокоитесь?

— И о ней в том числе. Хотя она жена и не моя, а Нефедова. Но я ее довольно хорошо узнал за две совместно прожитые недели. Клавдия Николаевна хороший и добрый человек, как у нас говорят, «без дерьма в душе и дули в кармане». И она действительно предана своей советской Родине. Или вы все еще сомневаетесь, не шпион ли я?

— Лично я — не сомневаюсь. Но не я все решаю. Хорошо, Алексей Валентинович, я передам вашу просьбу руководству. Кстати, а кого вы думаете, кроме жены Нефедова, еще по вашему делу арестовали?

— Как я понял Веселенького — соседа снизу, Лебедева Сергея — точно. Остальных — не знаю. Могу предположить, что взяли и кого-нибудь из соседей по коммуналке и кого-нибудь с завода. Да мало ли. Может, даже и товарищей по детской колонии зацепили. Зачем этим людям за знакомство со мной жизнь калечить?

— Вы у нас такой жалостливый?

— Да, не особо. Просто люблю справедливость. И не приемлю зряшную жестокость.

— А ваш помощник, который хранит документы, не мог тоже к нам попасть? Как вы думаете?

— Думаю, вряд ли. Мы с ним не были близко знакомы.

— Тогда почему же вы не побоялись доверить ему документы?

— Потому что, он выполняет мое поручение совершенно в темную, — опять слукавил Алексей Валентинович. — Не знает о содержимом. Пожалуйста, не нужно меня больше расспрашивать об этом человеке.

— Ладно… Другой вопрос. Судя по вашему рассказу, вы жили в своем времени в Харькове.

— Да, — кивнул Алексей Валентинович.

— А ваши предки (родители, бабушки, дедушки), они сейчас где живут?

— Послушайте, товарищ майор госбезопасности, не нужно пытаться воздействовать на меня, шантажируя моими предками. Ни к чему это. Если вы верите, что мое сознание переместилось из будущего, так сделайте еще усилие и поверьте, что я хочу для своей Родины только добра.

— Что есть добро, уважаемый Алексей Валентинович, каждый человек может понимать по-своему. Он может быть прав, а может и чистосердечно заблуждаться. То, что с колокольни отдельного индивида, представляется добром, в масштабах страны вполне может являться злом.

— В этом я с вами полностью согласен. Добро — в достаточной мере понятие философское и относительное. Мое понятие добра, в данном конкретном случае — своими знаниями помочь руководству Советского Союза лучше подготовится к грядущей войне. Сберечь, я не побоюсь этой цифры, сотни тысяч или даже миллионы жизней наших советских людей. Я понимаю вашу осторожность в отношении меня, даже сейчас, когда вы, скажем так, склоняетесь к тому, что мой разум действительно из будущего. Вы вполне можете подозревать, что я захочу, используя свои знания, не помочь, а наоборот, навредить Советскому Союзу или каким-то конкретным людям в его руководстве. Это ваше право. Предлагаю просто оценить мои знания оружия и техники. То, что я рассказал о пулемете Дегтярева и пушке Грабина — всего лишь небольшие усовершенствования, по сравнению с несколькими другими кардинальными изобретениями, которыми я хочу поделиться. А запугивать меня не надо и шантажировать предками — тоже. Естественно, в вашей власти, товарищ майор госбезопасности, запытать меня до смерти и узнать у меня все: кто человек, помогающий мне; кто мои предки и где они сейчас. И что вам это даст? Думаете, я больше секретов вам открою насильно, чем жажду это сделать добровольно? И еще не факт, что я вам скажу, даже под пытками, правду. Я сознательно пошел на сотрудничество с НКВД из чувства патриотизма и по велению совести. Не скрою, я рассматривал и шкурный вариант: пользуясь своим знанием будущего просто отсидеться во время войны где-нибудь за Уралом, предварительно слегка покалечив себя, чтобы избежать мобилизации в армию. Но я выбрал, как бы это напыщенно не звучало, благо Родины. Прекрасно понимая, что могу, если мне не поверят, просто без следа сгинуть врагом народа или шпионом, как это едва и не произошло.

— Ладно, Алексей Валентинович, — сказал Колодяжный, — я вам верю. Лично меня вы убедили в своих целях и мотивах. Но решение вашей участи, как вы понимаете, не за мной. Заметку в «Известия» мы дадим. А вам, чтобы не терять времени, все равно придется заняться писаниной. Опишите, будьте добры ваш мир. В общих чертах: политику, экономику, быт, важные изобретения, крупные исторические события.

— Я понял. Опишу.

— Тогда, до встречи, Алексей Валентинович. Закончите — сообщите охраннику.

Почти два дня Алексея Валентиновича никто не беспокоил (кроме молчаливого вежливого тюремщика, регулярно приносящего еду). И он скрупулезно исписал авторучкой несколько десятков листов по просьбе Колодяжного. Ближайшее время: саму Вторую мировую и Отечественную войну он не затрагивал. Описал послевоенное устройство мира, Холодную войну, Перестройку, развал социалистического лагеря, и Советского Союза, «достижения» в строительстве капитализма на постсоветском пространстве, расширение НАТО и цветные революции. По мере сил и своих ограниченных знаний рассказал о телевидении и плоских экранах, о компьютерах и интернете, о мобильных телефонах и смартфонах, о полетах в космос и спутниках, о новых пластмассах и женских колготах, о бытовых холодильниках и автоматических стиральных машинах. Когда Алексей Валентинович заканчивал описывать перенос транснациональными корпорациями производств из Европы в Азию, заклацал отпираемый дверной замок и тюремщик впустил в камеру его, можно сказать, спасителя — капитана госбезопасности Куевду с коричневым кожаным портфелем в руке.