Павел Кольцов - Чем я хуже?

— Интересные мысли высказываете, товарищ Максимов. Необычные. Мы подумаем над вашим предложением. Товарищ Колодяжный, — обратился Берия к майору, — подождите, пожалуйста, с капитаном в приемной. А теперь, — негромко сказал нарком, когда они остались наедине, — у меня к вам два вопроса: когда и от чего умер в вашем времени товарищ Сталин, и тоже самое в отношении меня.

— Товарищ Сталин умер в начале марта 1953-го от кровоизлияния в мозг. Потом писали, что, по результатам вскрытия, у товарища Сталина в последние годы жизни уже было несколько нарушений кровоснабжения мозга, так называемых ишемических инсультов.

— А что же доктора? Почему не спасли?

— Видите ли, Лаврентий Павлович, во-первых, медицина в ваше время еще не всесильна (да и в наше — отнюдь не боги). Всем сосудистым болезням, особенно инсультам и инфарктам, чрезвычайно способствуют курение и алкоголь. А вы сами знаете привычки товарища Сталина. Во-вторых, как раз перед его смертью, в Советском Союзе почему-то начались гонения на евреев, особенно врачей. Кстати, именно ваше ведомство этим неблаговидным делом усиленно занималось. Появился даже такой специфический термин: врачи-убийцы. В итоге, многие видные специалисты-евреи оказались в тюрьмах под следствием. И товарищ Сталин умирал, можно сказать, вообще без всякой медицинской помощи, в одиночку.

— И кто занял на его место?

— Товарищ Маленков.

— Маленков?

— И вы его поддержали, Лаврентий Павлович.

— Ладно. А моя участь?

— Рак легких в 1955-ом, осенью, точную дату не помню, — озвучил заранее выдуманную версию Алексей Валентинович, решивший не подставлять ни Жукова, ни Хрущева. — Обнаружили уже на четвертой стадии. Решили не оперировать. Кстати, вы меня извините, но, опять же, привет курению. И раз в год флюорография и вам, и всему советскому населению не помешала бы.

— Флюорография?

— Это что-то вроде упрощенного и удешевленного рентгена для органов грудной клетки. Бразилец один придумал. А наши нынешние «друзья» немцы ее у себя, как раз сейчас и внедряют. Они уже производят промышленно такие аппараты. Кстати, интересный факт, после захвата Польши немцы массово обследовали поляков. Флюорография позволяет обнаруживать не только опухоли, но и туберкулез. Так они выявили больных туберкулезом и изолировали их в особых концлагерях, как преступников.

— Ясно, — кивнул Берия. — С этим ясно. Кстати, товарищ Максимов, я могу вас немного обрадовать. Мы выполнили вашу просьбу. Все товарищи, задержанные по вашему делу, освобождены и восстановлены и по месту жительства, и по месту работы. Ваша супруга, точнее супруга Нефедова, восстановлена в институте.

— Спасибо, Лаврентий Павлович, — улыбнулся Алексей Валентинович. — От чистого сердца, спасибо. И, напоследок, извините, еще маленькое размышление, на тему: почему мы должны напасть первыми. Когда в моей реальности Гитлер оккупировал огромную европейскую часть Советского Союза, мы временно лишились и промышлености, и шахт, и сельского хозяйства, и работоспособного населения, и призывников с этих территорий. Всем этим несколько лет пользовался наш враг нам же во вред. Кое-что, правда, удалось эвакуировать на Восток. Но пока эти предприятия заработали на новых местах… Где-то до 43-го года Красная Армия испытывала самый настоящий снарядный, минный и патронный голод. В прямом смысле этого слова. Было буквально нечем воевать. Военная техника на первых порах тоже выпускалась очень низкого качества. С великим трудом сумели переломить эту ситуацию в тылу. Заводы, эвакуированные за Урал, начинали работать на новом месте без крыш, буквально под открытым небом, лишь бы поскорее дать продукцию фронту. Кроме того немцам достались множество складов и с вооружением, и с боеприпасами, и с топливом, и с продуктами питания, и со снаряжением. Поле боя. Не секрет, что не вся подбитая в бою техника уничтожается полностью, сгорает дотла. Где-то примерно три четверти танков и орудий, своих и чужих, обычно подлежат восстановлению. Но все это богатство достается тому, за кем остается это поле боя, — отступающий теряет все. Летом 41-го наши войска бросили гигантское количество техники (танков, автомобилей, тягачей, артиллерии) даже не подбитой, а элементарно сломавшейся или без горючего. И еще — боевой дух. Естественно, у наступающих войск он сильнее. Еще немного о технике. У немцев хоть и довольно качественные самолеты и танки, но в количестве они нашим (если брать в целом по всем фронтам) почти всегда уступали. Германские, допустим, танки были более добротны даже в мелочах, в удобстве для работы экипажа, но гораздо более и металлоемки, требовали гораздо больше человеко-часов в производстве; и немцы даже при помощи всей Европы производили их значительно меньшее количество, чем СССР. Скажем, такой их тяжелый танк, как «Тигр», имевший мощнейшую длинноствольную 88-мм пушку и толстенную броню, стоил их промышленности примерно в десять раз больше, чем наша тридцатьчетверка позднего выпуска с 85-мм пушкой. Да, один на один в чистом поле наш танк немцу проигрывал. Немец мог его расколошматить с дальней дистанции вообще без всякого риска для себя. Но у нас-то танков на одного немца было десять! По статистике же один уничтоженный «Тигр» приходился на шесть уничтоженных наших Т-34-85. Но у нас-то оставалось еще четыре танка. Правда, вместе с техникой мы теряли и экипажи, но не все же в них были убитыми. Еще такой момент. У нас и у них был принципиально разный подход к использованию техники: у нас в первые годы войны и авиация и танковые войска были обычно привязаны к своему собственному фронту, а немцы, когда наступали, все время перебрасывали их с места на место по мере надобности. В итоге одни наши танковые или авиачасти порой практически бездействовали в районах затишья, а другие в меньшинстве противостояли превосходящим силам фашистов.

— Хорошо, товарищ Максимов, хорошо. Я понял вашу точку зрения. Мы подумаем. Может, у вас еще есть какие-нибудь просьбы-пожелания личного характера? Не стесняйтесь. Скажите.

— Ну, — передернул широкими плечами Алексей Валентинович, — разве что, если есть такая возможность, в мою камеру более удобную кровать поставить и подушку мне дать помягче. Да, и еще в душ я бы опять сходил. Там, у себя, я вообще-то привык каждый день его принимать.

— Решим эту ерунду, — улыбнулся Берия. — Мойтесь на здоровье.

— Тогда еще одна пустяковая просьба. Целый день писать, вспоминая, и прерываясь только на еду, сон и немного гимнастики, уже, если честно, мне становится тяжеловато. Нельзя ли патефон с пластинками и какие-нибудь книги? Злоупотреблять, обещаю, не буду, но немного время от времени отвлечься — не помешает. В том числе и для производительности. Да. Еще просьба: часы. Любые. Хоть ходики на стену, хоть карманные, хоть наручные. Это мне тоже работать поможет.