Ольга Елисеева - Огненный рубеж [сборник litres]

Один конь только и остался цел – приберег для себя предатель.

Увы, Савва поспел слишком поздно.

Человек бросается в бегство. Рыбник рычит сквозь зубы и бежит за ним. Бежать ночью в темноте по буеракам и гололеду – то еще удовольствие. Так и ноги недолго переломать.

Бог миловал.

…Нагнал беглеца на лесной поляне над высоким оврагом. Чуть светлело на востоке, и первые жалкие лучики давали возможность различить очертания предателя.

Беглец встал спиной к оврагу. Достал саблю. Ударил – почти наугад.

Это был странный бой, бой в темноте. Можно было лишь догадываться, с какой стороны отбить чужой клинок, и двигаться – в надежде, что острая сталь пролетит мимо.

Поймать удар, сделать шаг в сторону, почувствовать не ушами, но кожей тихий посвист – и тут же пригнуться, пропуская холодный ветер над головой.

Рубануть самому.

Это длилось долго, очень долго – возможно, несколько мгновений. Потом они ударили одновременно – Савва резко, снизу и справа, а предатель – прямым «плевком». Столкнулись сабли.

Заплелись. С искрами и звоном полетели в сторону – прямо вниз, к реке.

…Они стояли запыхавшись.

– Ты… мертв… Тебя… нет… Сгинь, нечистый, – выдохнул беглец.

– Это ты мертв, – заметил Савва. – Даже если отобьешься – живым не уйдешь. На заставе твою рожу помнят, братец Рыба… или как там тебя сейчас звать-величать? На рыбник пущу.

Потянулся к поясу. Подсаадачными ножами не бьются, но так будет правильно. Достал.

– Одно, – продолжил, – не могу взять в толк. Ты ради Москвы ни родины, ни товарищей, ни брата не пожалел. А сейчас ее на ордынского царя меняешь, который тебе не сват и не кум. Или не по нраву пришлось, иудушка, что службу там тебе находили, а знаться не желали?

Николай Рыба, предатель, братоубийца, молчал. Ощупал пояс. Кинжала не было – вывалился во время бегства.

– Знаешь, Сашка, – сказал, – просто всё. Есть законный царь, которому великий князь присягнул. Но присягу он свою нарушил, потому что сам царём стать пожелал в своей собственной стране. А для того страну общую, улус наш, рушит. Пусть ему хоть сто раз клятвопреступление чернецы дозволяют – мол, силой вынуждали клятвы принести, – это не по чести. Ты должен понять, – вдруг с дикой надеждой произнес он. – Или не ты говорил, что не по закону Новгород воли лишать?

– Тоже мне, знаток чести нашелся, – сплюнул Савва-Сашка.

– Не хуже твоего, Заноза. Или не против законного господина Новгорода встал, пусть и жестокого? Не меньше моего ты предатель. Даже дважды. Ты-то зачем вдруг за Москву воевать стал?

Рыба сделал шаг вперед, глядя внимательно на брата.

– Разница в том, – сообщил Сашка, – что я терпеть не могу птиц в клетках. А еще и в том, что есть разница между своими и чужими. Чужими по крови, вере и обычаю, которые хотят превратить тебя самого в чужака и ради этого убивают и жгут. Есть, наконец, разница, кто воюет. Между Новгородом и Москвой я выбрал бы Новгород, вот только нет его больше. А между Русью и погаными – избираю Русь. Не люблю московского государя, но делает он нужное.

– Понимаю. Но что поделаешь… – Рыба подошел еще ближе.

– Сдайся, брат, прошу. К кату не поволоку, – сказал Заноза. – Уходи в монастырь, замаливай. Я не прощу, но Бог простит. Хоть какой, а свой ты.

Рыба в ответ улыбнулся добро и как-то заискивающе.

И ударил. Из-под руки, подло, точно таким же ножом-полумесяцем.

Сашка отшатнулся, но до конца уклониться не успел. Прошел нож между пластин хатангу, а кожаная заплата на кольчуге и поддоспешник лишь чуть задержали удар, не дав насадить его на нож, что поросенка на вертел.

Живот ощутил что-то горячее. Кровь.

Снова, как тогда, в том злосчастном карауле, взгляд заволокло красное марево.

Но привычное тело уже само отходило в сторону, било, отражало чужие удары, стараясь вырвать из рук врага жизнь – даже если ее, жизни этой, всего-ничего осталось.

Двое бились на склоне холма, и не могли одолеть друг друга.

Одни и те же ухватки. Одни движения.

Сражались братья, а казалось – один человек.

Сражались вроде бы люди, а на деле – Русь и улус Джучи.

…Сашка чувствовал, что слабеет. Сколько уже они бьются? Неведомо. Осталось совсем чуть-чуть, и он проиграет, рухнет, где стоял.

«Всякая страна может отковать меч, – услышал он голос из памяти. – Даже сталь дряхлеет и ломается».

Да что за мечи такие распроклятые? Сталь? Загадки без отгадок, тень на плетень. Но все же он уже понимал – брат был равен ему, и одолеть не выйдет.

А значит… та невнятица на деле предупреждение… и слова эти относятся к сему мигу…

Он быстро прочитал молитву и ударил – не брата, но прямо по ножу его.

…Ждал всякого – но не того, что собственный нож исчезнет из руки. «Вот и конец», – успел подумать. Встали перед глазами лица – любимой, в чужой земле дожидающейся; матери, с укором смотрящей; отца нахмуренного. Еще отчего-то Дмитрия Донского из сна рука об руку с гусляром Тимошкой – уж это вообще ни в какие ворота.

«Вот она какая, смерть», – подумал. И лишь тут заметил, что враг его так же удивленно смотрит на опустевшую руку.

Показался краешек солнца над окоемом, залил землю пока еще тусклым светом. Стало видно, что происходит на том берегу.

– Ушли, – удивленно сказал Рыба. – Татары. Уходят. – Они действительно собирали шатры, грузились и уходили прочь, оставляя по себе лишь кострища и выгребные ямы. – Эй, куда же вы? Постойте!

Разбежался – и сиганул со склона вниз, пытаясь поспеть вдогон.

Сашка, нет, Савва подошел к краю. Рухнул на колени. Глянул вниз.

Кивнул с грустью.

Все было кончено. Было братьев двое – один на этом свете остался. Пока что остался.

Он слабел, и понятия не имел, где ближайшее жилье.

Сил почти не было. Но все же он поднялся – и внаклон, поминутно оскальзываясь, побрел в лес.

Слишком упрямый, чтобы погибнуть.

…Потом он узнает, что замысел московского князя, которого уже начали временами величать в переписке с иноземными владыками царём, сработал. Татары, запутанные послами, запуганные несгибаемостью кучки русских, решат, что отступающие части заманивают их в ловушку, повторяя любимую татарскую тактику, так дорого стоившую самим русским на Калке. В тот самый миг, когда татары побоялись переходить Угру, на карте возникло новое царство – Россия. Пускай Новгород так и не обретет прежних вольностей – все сложилось к лучшему.

Савва был в этом уверен.

Пятьдесят лет спустя

Сталь ковалась в Господине Великом Новгороде. Сталь ковали в маленькой кузнице, что притаилась в переулочках Славенского конца.

Заготовки неторопливо доставали из печи, медленно опускался молот, тихо и будто почтительно ругались подмастерья… Вилась сонная муха на сквозняке.