Дикий Носок - Изгнание [litres самиздат]

Девушка чувствовала угрызения совести за полученное от купания в море удовольствие. Как она может быть такой счастливой, пусть и совсем недолго, когда Балаша стражники увели неизвестно куда, а её саму тоже ищут? Она одна, в незнакомом городе, знает едва десяток слов на чужом языке и снова в бегах. Умила никак не могла сообразить, что ей лучше делать. Спрятаться за пределами города? Наверное, так меньше шансов попасться. Или, напротив, пойти в город и искать любимого?

Просидев на камнях почти до рассвета, Умила оделась во всё ещё мокрую одежду и свернулась калачиком в надежде немного поспать. Когда она проснулась, солнце стояло уже высоко и припекало вовсю, а неподалеку от Умилы сидел на камнях и весело улыбался давешний мальчишка.

Руслан, как обычно, дежурил ночью на маяке с отцом. И такого интересного дежурства у него отродясь не случалось. Ночью вообще редко происходит что-то любопытное: тихо покачиваются на волнах корабли в бухте, город погружается в темноту, даже надоедливые чайки куда-то деваются и перестают кружить над головой, противно крича. Лишь Луна, да падающие изредка звезды отвлекают его от перелистывания пожелтевших страниц толстой старой книги, по которой отец учит его читать, или бесплодных мечтаний о том, каково это – быть капитаном корабля и ходить в далекие земли, храбро преодолевая трудности.

Когда уставший отец лег прикорнуть и поручил Руслану следить за огнем, парень, чтобы не уснуть, начал считать звезды. Со звезд его взгляд переместился на Луну, потом пробежал по лунной дорожке на воде и уперся в совершенно голую женщину, неподвижно покачивающуюся на волнах. Руслан в изумлении открыл рот. Женщин совсем без одежды ему видеть ещё не доводилось. Чувство, что он делает нечто сладко-запретное заставило его щеки заалеть в темноте, а непонятное пока томление не позволяло отвести взгляд ни на минуту. Так и простоял он полночи у парапета. Хорошо, что отец спал.

В лунном свете он, конечно, не узнал Умилу. Но спустившись утром с маяка, Руслан пошел посмотреть на ночную купальщицу поближе и вот уже битый час, сидя на камне и болтая ногами, ждал, когда девушка проснется. В руке у него было большое, сладкое, осеннее яблоко, которое мальчишка грыз с таким аппетитом, что у Умилы немедленно засосало под ложечкой. Она ощутила, как же сильно хочет пить и есть. Подобно фокуснику, пацаненок вынул из кармана второе такое же яблоко и бросил его девушке. Умила впилась в него зубами так, словно вкуснее в этой жизни ничего не ела, и улыбнулась.

Зашвырнув огрызок в море, Руслан поднялся и поманил девушку за собой. А она просто встала и пошла. Мальчик привел её в единственное место, куда мог привести – в маленький каменный домик, привалившийся одним боком к маяку, где он жил с отцом с момента своего рождения. Пока он, оживленно жестикулируя, рассказывал отцу о фантастическом прыжке Умилы через забор и прочих обстоятельствах их знакомства (о ночном купании, разумеется, умолчал), та переминалась с ноги на ногу у двери, думая, не пора ли ей бежать отсюда.

Назар отнесся к рассказу не без удивления, но вполне спокойно. Жестами он предложил девушке разделить с ними нехитрый завтрак, состоящий из лепешек, свежего мягкого сыра, знакомых уже сочных яблок и кувшина молока. А потом – свою постель для сна. Сам же он с сыном разместился на полу.

Город был великолепен. Выстроенный преимущественно из розоватого камня, он был особенно хорош на рассвете. Когда небо над морем начинало розоветь, подсвечивая туманную дымку на горизонте и стайки пушистых облачков, зыбкий морской туман лениво уползал в море, словно тающее мороженое. Вынырнувшее из моря солнце сначала нежно и мягко облизывало башню маяка и крыши домов, а потом, приподнявшись, распускало во все стороны лучи, словно роскошный павлиний хвост, направляя их в забранные изящными, резными решетками окошки и норовя попасть прямо в глаза разомлевшим ото сна горожанам.

Город начинал просыпаться: поскрипывали на улицах разномастные тележки торговцев всякой всячиной, торопящихся занять лучшие места для торговли; одна за другой открывались резные ставни; позёвывая на ходу, покидали чужие и возвращались в свои постели припозднившиеся любовники; собаки, потягиваясь, лакали воду из луж и начинали утреннюю пробежку по территории, оставляя пахучие метки где положено.

Солнце поднималось все выше, последние ночные тени расползались по подвалам, будто змеи. Легкий дневной бриз высушивал капли росы на нежных бутонах, во множестве усеивающих розовые кусты, изобильно растущие в садах Великого Розового города Ормуз. Город начинал гомонить множеством голосов: смеяться и плакать, кричать и спорить, учиться и учить, сплетничать, рычать от гнева и шептать нежности на ушко. Один за другим гасли ночные фонари, украшающие двери или калитки каждого более-менее состоятельного горожанина. Вычурные, затейливые, причудливой формы ночные фонари являлись визитной карточкой Ормуза. Медные, железные или деревянные, начищенные до блеска, намертво прикрученные к стенам, свисающие с потолка в виде виноградных лоз или стоящие на земле, с одним или несколькими светильниками цветного, прозрачного или матового стекла они являлись предметом гордости своих хозяев и зависти менее состоятельных соседей.

Зажигать фонарь в темное время у своей двери вменялось в обязанность каждому горожанину. Бедняки порой просто выставляли за порог зажженные свечи, накрытые стеклянным колпаком с отверстиями, дабы не случилось пожара, богачи же соревновались в изобретательности, ограниченной только их фантазией и дурным вкусом. Город мог похвастаться фонарем в виде свиной головы из обожженной глины над лавкой мясника, глаза и пятачок которой светились красным светом из-за вставленного туда цветного стекла; сияющим хрустальным парусником над дверью вышедшего в отставку капитана, в котором размещалось полдюжины свечей, свет коих многократно преломлялся и отражался в гранях стекла; уродливо-гротескным, грубой работы черепом у дома могильщика, зубы которого были сделаны из разноцветных камней, а также множеством статуй прекрасных дев разной степени обнаженности, держащих фонарь в руках.

Днем по довольно широким, мощеным булыжником, центральным улицам цокали подкованные копыта осликов и лошадей, разносился запах свежеиспеченного хлеба и жареных каштанов, кричали в порту жадные чайки, кружа над свежим уловом рыбаков.

После полудня город впадал в оцепенение: неподвижно замирали распластавшиеся под кустами блохастые собаки; похрапывали в тени садов или беседок, поудобнее устроив обильные телеса, солидные торговцы, храбрые капитаны кораблей и вороватые чиновники; валялись под заборами уже принявшие на грудь пропащие забулдыги; лениво обмахивались опахалами из птичьих перьев нежные красавицы, соблазнительно раскинувшись на низких кушетках, сбросив с себя лишнюю одежду и оставив в качестве прикрытия нечто совсем уж несущественное, прозрачное и невесомое. Даже вездесущие мальчишки прекращали только им понятную бурную деятельность, предпочитая спрятаться в тени.