Дикий Носок - Изгнание [litres самиздат]

Анастас лишний раз убедился, что право собственности на людей, установленное Единым Богом приносит лишь благо. Кем был бы сейчас Байсум, если бы отец-рыбак не продал его за долги Анастасу ещё мальчишкой? Тоже рыбаком? Или грузчиком в порту, учитывая его физическую силу? Жил бы впроголодь и работал всю жизнь, словно тяжеловоз. Сейчас же он живет в богатом доме, всегда ест досыта, даже иногда ходит на свидания к женщинам или выпить в трактир. Да Анастас просто облагодетельствовал его и получил взамен надежного, словно скала слугу.

После упоминания имени Гимруза начавший было наваливаться сон как рукой сняло, беспокойство снова овладело Анастасом. В опочивальню неслышной тенью сунулась было Радиша. Сморщившись при виде её, как от кислой сливы, хозяин дома махнул жене рукой: «Пойди, скажи, чтобы принесли кукурузных лепешек с сыром и кислого молока». Почему-то волнение вызывало у него зверский аппетит, а кукурузные лепешки с корочкой расплавленного сыра сверху, как нельзя лучше его утоляли.

Радиша уже давно перестала быть любимой женой, и Анастас с удовольствием отослал бы её куда-нибудь, взяв другую. Но Гимруз был очень привязан к матери, равно как и она к нему, поэтому выплакавшая все глаза в разлуке с единственным ребенком Радиша все ещё слонялась по дому, вызывая у него оскомину. Когда-то давно этой женщине хватило нахальства заявить, что это он может быть виноват в том, что после нескольких лет брачного союза у них нет детей, а вовсе не она. Эти слова до сих пор сидели в Анастасе ядовитой занозой. Надо же было придумать такую глупость. Однако годы шли, а дети так и не появились. Потом счастливый случай принес им Гимруза. Радость от появления долгожданного наследника на время даже сблизила их с женой, но ненадолго. Брошенные в сердцах женой слова много лет не давали Анастасу покоя. И он взял в дом молоденькую служанку, сначала одну, через год вторую. Ни одна из них так и не понесла. Разгневавшись, он прогнал обеих. И жену бы прогнал, хоть Бог и не велит, если бы не Гимруз, так был зол на глупую женщину.

Набив живот лепешками так, что стало трудно дышать, Анастас совсем расстроился. Ну вот, теперь и не заснет, будет полночи ворочаться от этой тяжести в животе.

Ефим проснулся, прекрасно выспавшись. Не открывая глаз, пощупал голову. Надо же, почти не болит. И пахнет вокруг так вкусно. Где это он? Недоуменно оглядываясь по сторонам, Ефим видел только плетеные корзины, заполнявшие небольшое подвальное помещение с узким окном и исходившие запахом лета, солнца и фруктового варенья. Сунув нос в одну из них, он обнаружил вяленый белый виноград, в другой – половинки персиков, а в соседней – сморщенные груши. Не задаваясь вопросом, как он попал в такое прекрасное место, Ефим запустил пятерню в ближайшую корзину и набил рот чудесным на вкус виноградом, а карманы – вялеными финиками и грушами.

Его возня привлекла внимание Байсума. Не церемонясь, он вытряхнул мужика из погреба и, подталкивая под зад для скорости, куда-то повел. Ефим ничуть на него не обижался. Сейчас амбал выкинет его из этого чудесного дома на улицу, и он пойдет своей дорогой, а если и получит пару тумаков, то ничего страшного и не такое случалось. С тех пор, как пару дней назад их с Балашом отпустили из башни, дав немного денег и разрешив оставить себе новую одежду, пути их разошлись. Ефим слонялся по трактирам, пропивал обновки и обдумывал несбыточные проекты обогащения. Где был Балаш, он не знал.

Но вышло иначе. Битый час на него орал какой-то важный господин, свирепея с каждой минутой и потрясая перед носом у Ефима то потным кулаком, то куском веревки, то мягкой туфлей, в запале сдернутой с ноги. Проныра уловил лишь несколько знакомых слов, и, пока не услышал имя Гимруз, решительно не понимал в чем дело. Смутно припомнив, что, кажется, говорил о нем спьяну вчера в трактире, Ефим сложил два и два и начал обмозговывать, нельзя ли извлечь из этой истории какую-то выгоду. А пока открывать рот он не собирался, болтаясь в руке молчаливого амбала, как дохлая кошка на дереве. Устав кричать, важный господин закашлялся, повалился в кресло и повелительно махнул рукой слуге. Байсум сгреб Ефима в охапку и отволок в погреб, но, к сожалению, уже в другой. Вместо душистых корзин с сушеными фруктами здесь валялся какой-то хлам: разбитые бочки, треснувшие кувшины, ящики без дна, тачки без колес и прочий мусор, а дверь запиралась основательным замком, ключ от которого Байсум, заперев дверь, торжественно повесил себе на пояс.

Ну что же, не впервой, посижу, подожду. Может какую выгоду выгадаю. С этой мыслью Ефим с удовольствием принялся завтракать сушеными фруктами из карманов. Настроение у него было преотличным. Пахло возможной поживой, и этот запах был ему хорошо знаком, как запах крови охотничьему псу.

Теперь Балаш мог видеть город не только сверху, из башни. Но наслаждаться красотами было некогда. Получив, наконец, долгожданную свободу, юноша растерялся. Куда идти? Где искать Умилу? С чего начать? Не придя ни к какому решению, Балаш просто бродил по улицам, заглядывал в лавки, всматривался в лица проходящих женщин, получая в ответ либо кокетливые улыбки, либо хмурые взгляды. Облазив каждый закоулочек в порту, каждый трактир и ночлежный дом, Балаш приуныл. Оставались ещё дома с портовыми девками. Не может быть, чтобы Умила была там. А если все же может? Думать о таком хотелось меньше всего на свете.

Развеселые девки обитали преимущественно на улочках вблизи порта, поближе к трактирам и основным клиентам – разномастной и многоязыкой моряцкой публике. Оттого и назывались именно так. В их ремесле языковой барьер помехой не был. Сделки купли-продажи совершались во множестве каждый вечер к обоюдному удовольствию торгующихся. Веселые дома, как дешевые, так и дорогие, выглядели однотипно, имея внизу на первом этаже общую залу, где девушки встречались с клиентами, и комнаты наверху, где обирали их в меру своих способностей. Цена на услуги варьировалась и зависела от красоты и свежести девушки, а также жадности хозяина веселого дома. Общим было одно – едкая ненависть и брезгливое презрение большинства девушек по отношению к своим клиентам.

Все утро, пока ночные труженицы отсыпались, Балаш собирался с духом. Когда резные ставни веселых домов распахнулись после полуденной жары, юноша решительно вошел в один из них и сказал, что хочет посмотреть девушек. Через четверть часа он вывалился оттуда красный, как рак, с пылающими щеками и дрожащими руками, с доброй сотней вонзившихся в спину язвительных шпилек. Вслед ему летели пригоршни сладостей и осколки керамической посуды.

А дело было так. Когда Балаш вошел, внизу, в общей зале оказались лишь две припухшие ото сна девицы, лениво развалившиеся на кушетках и с завидным аппетитом поглощавшие засахаренные фрукты с маленьких керамических тарелочек. Ни одна из них не была Умилой.