Дикий Носок - Изгнание [litres самиздат]

«Эх, пропал, бедняга. Ему оттуда не выбраться,» – сочувственно покачал головой Назар.

А Умила в это время уже сбегала вниз по лестнице маяка, словно сердцем чуяла.

Прижившись в скромном обиталище Руслана с отцом, девушка переняла и их преимущественно ночной образ жизни. Тем более, что днем выходить на улицу Умила опасалась, небезосновательно полагая, что её разыскивают. По ночам она варила немудреную похлебку к завтраку, стирала одежду, учила чужой язык под руководством Руслана. Порой поднималась и на башню маяка.

Вдвоем выбираться из воды было легче. Помогая, подталкивая и вытягивая друг друга, молодые люди вылезли на черный песок и надолго замерли, обнявшись.

Время зимних штормов пришло.

«И изюму, изюму не забудь,» – повелительно тыча вслед Байсуму пальцем, говорил Ефим. Перед ним уже стояла глубокая миска с плавающими в жиру и издающими восхитительный чесночный аромат бараньими ребрышками, лежала стопка желтых кукурузных лепешек, которые так вкусно было обмакивать в подливку, и золотился в пузатом горшочке светлый мед, осаждаемый вездесущими, назойливыми мухами. Вот только вина, к глубокому огорчению Ефима, не давали. Простой, никак не украшенный орнаментом кувшин с водой, точный собрат многих разбитых, валяющихся в погребе, приносили каждое утро.

Обстановка в погребе значительно изменилась. Хлам был сдвинут в сторону, освободив место для толстого ковра и мягкой, набитой гусиным пухом подушки, положенных прямо на пол, а также для маленького, низкого столика на кривых ножках, обедать за которым можно было только сидя на полу. Свет и свежий воздух проникали в погреб сквозь маленькое окошко под потолком, куда протиснуться могла бы разве тощая кошка. Ночной горшок с плотной крышкой дополнял обстановку.

Байсум резко обернулся, смерил презренного шаврика недобрым взглядом из-под насупленных бровей и вышел, ничего не ответив. Впрочем, он никогда не отвечал. Но, следуя приказу господина, ежедневно выносил ночной горшок и приносил Ефиму еду с господского стола. Байсум недоумевал. Почему господин Анастас возится с этим недомерком? Он мог бы свернуть его грязную, кадыкастую шею в любой момент или притопить в море, как щенка. Тем более, что кулаки давно чесались. За две недели сидения в погребе этот наглец выторговал себе вкусную еду и мягкую постель, но так ничего и не сказал господину о его сыне. Хотя поначалу Байсум тряс его, как грушу, каждый день, а господин нещадно бил по щекам. Но стоило схватить пленника за грудки чуть посильнее, как шельмец немедленно падал замертво, теряя сознание. Байсум был уверен, что он притворяется. Допрос приходилось прекращать. А убить пройдоху было нельзя, ведь только он знал что-то о судьбе молодого господина Гимруза.

Вернувшись назад с миской сушеного винограда, Байсум шмякнул её на стол с такой силой, что большая часть ягод выскочила и раскатилась по полу. Обглоданные к тому времени Ефимом до блеска бараньи ребрышки подпрыгнули и упали обратно, расплескав жирок из тарелки. Чутко уловив особо мрачное настроение слуги, пленник благоразумно притих, не проронив ни слова до его ухода. А потом шустро подлизал языком капли жира на столе и запустил грязный палец в горшочек с медом. Байсум громко хлопнул дверью, тщательно запер её и, позвякивая ключом на пальце, удалился, не заметив внимательно подглядывающей за ним в щелочку двери своих покоев Радиши.

Стоило лишь амбалу удалиться, как Радиша тихонько скользнула вниз по лестнице. Невозможно сохранить секрет в доме, наполненном слугами, в течении долгого времени, и женщина давно знала, что в погребе муж держит кого-то, кто знает о Гимрузе. Судя по мрачному виду Анастаса (а она хорошо изучила своего некогда любимого мужа за долгие годы их безрадостного брака), было понятно, что он не преуспел. Беспокойное материнское сердце заставляло Радишу идти на отчаянные меры, которые Анастасу точно не понравятся. Но женщине было уже все равно. Единственная радость, счастье и смысл её жизни – сын исчез, пропал без следа в чужой стране. А тот, кто сидит в погребе, что-то знает о нем.

Озираясь по сторонам, женщина тихой мышкой проскользнула к погребу и припала глазом к замочной скважине. Незнакомый человек сидел на полу и причмокивая, вылизывал пальцы, периодически запуская их в маленький глиняный горшочек. Кто он такой? Пытаясь привлечь внимание незнакомца, Радиша поскреблась в дверь. Тот немедленно навострил уши, словно кошка, уловившая мышиную возню за стеной, поставил горшочек на стол и на четвереньках подполз к двери. Его глаз неожиданно возник с другой стороны замочной скважины, с любопытством уставясь на Радишу.

«Кто там? А? Ты кто?» – прошептал узник на незнакомом языке.

При звуках иноземной речи Радиша растерялась. Только сейчас женщина сообразила, в каком затруднительном положении оказалась. И сказала единственное, что пришло ей в голову: «Гимруз».

«Гимруз, Гимруз,» – утвердительно закивал с той стороны узник погреба. Он даже отодвинулся от двери так, чтобы Радиша могла его видеть.

Истосковавшееся сердце матери радостно встрепенулось. Он знает сына. Но как понять, что он бормочет на своем странном наречии? Радиша призадумалась. Не слыша её ответа, Ефим снова припал к замочной скважине и взволнованно зашептал: «Я знаю Гимруза. Я видел его и знаю, куда он поехал». Радиша поняла только имя сына. Что же делать? Как поговорить с иноземцем? Мысли в голове трепыхались, словно птицы в клетке. Она что-нибудь придумает. А пока надо возвращаться. Нельзя, что бы её здесь застали.

Давно жившая в собственном доме словно призрак, Радиша привычно прошла на летнюю кухню, где готовили большую часть года, чтобы не подвергать дом опасности пожара и не умереть от теплового удара подле горячей печи. Располагавшаяся в саду, в некотором отдалении от дома, она была любимым местом Радиши. Здесь она проводила по несколько часов в день: распоряжалась служанками, давала указания кухаркам, часто сама готовила для сына его любимые блюда. Тут было уютно, спокойно и не так одиноко, как в её покоях: шкворчание мяса на тяжелых сковородах, подрумянивающиеся кукурузные лепешки, булькающий чан с абрикосовым вареньем, исходящий столь дурманящим ароматом, что пчелы слетались со всей округи, потеряв чувство самосохранения, крутящиеся под ногами в ожидании подачки собаки, пышущие жаром не хуже печей дородные кухарки в цветастых передниках. Деревянный навес, покоящийся на четырех толстых столбах, защищал кухню от дождя и солнца. Целая батарея безупречно начищенных, сверкающих, медных кастрюль пускала солнечных зайчиков. Здесь для хозяйки было поставлено плетеное кресло с мягкими подушками и подставкой для ног, где она частенько занималась рукоделием.